Рейтинговые книги
Читем онлайн Стихотворения и поэмы (основное собрание) - Иосиф Бродский

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать

за Ваше здоровье хлебнуть!

1 Надежда Филипповна Крамова, актриса и писательница, ныне живет в Бостоне, США.

2 Людмила Штерн, писательница, журналистка, дочь Надежды Крамовой.

3 Пасик -- кот в доме Надежды Крамовой.

4 Яков Иванович Давидович, муж Надежды Крамовой, был известным знатоком русского военного быта и коллекционером предметов этого быта.

5 Виктор Штерн, зять Надежды Крамовой, профессор математики Бостонского университета. (прим. изд.)

* "Звезда". No. 5. 1995

-----------------

Византийское

Поезд из пункта А, льющийся из трубы

туннеля, впадает с гудением в раскинувшееся широко,

в котором морщины сбежались, оставив лбы,

а те кучевой толпой сбились в чалму пророка.

Ты встретишь меня на станции, расталкивая тела,

и карий местного мусора примет меня за дачника.

Но даже луна не узнает, какие у нас дела,

заглядывая в окно, точно в конец задачника.

Мы -- на раскопках грядущего, бьющего здесь ключом,

то есть жизни без нас, уже вывозимой за море

вследствие потной морзянки и семафора в чем

мать родила, на память о битом мраморе.

И ежели нас в толпе, тысячу лет спустя,

окликнет ихний дозор, узнав нас по плоскостопию,

мы прикинемся мертвыми, под каблуком хрустя:

подлиннику пустоты предпочитая копию.

1994

-----------------

В разгар холодной войны

Кто там сидит у окна на зеленом стуле?

Платье его в беспорядке, и в мыслях -- сажа.

В глазах цвета бесцельной пули -

готовность к любой перемене в судьбе пейзажа.

Всюду -- жертвы барометра. Не дожидаясь залпа,

царства рушатся сами, красное на исходе.

Мы все теперь за границей, и если завтра

война, я куплю бескозырку, чтоб не служить в пехоте.

Мы знаем, что мы на севере. За полночь гроздь рябины

озаряет наличник осиротевшей дачи.

И пусть вы -- трижды Гирей, но лицо рабыни,

взявшись ее покрыть, не разглядеть иначе.

И постоянно накрапывает, точно природа мозгу

хочет что-то сообщить; но, чтоб не портить крови,

шепчет на местном наречьи. А ежели это -- Морзе,

кто его расшифрует, если не шифер кровли?

1994

-----------------

В следующий век

Постепенно действительность превращается в недействительность.

Ты прочтешь эти буквы, оставшиеся от пера,

и еще упрекнешь, как муравья -- кора

за его медлительность.

Помни, что люди съезжают с квартиры только когда возник

повод: квартплата подпрыгнула, подпали под сокращение;

просто будущему требуется помещение

без них.

С другой стороны, взять созвездия. Как выразился бы судья,

поскольку для них скорость света -- бедствие,

присутствие их суть отсутствие, и бытие -- лишь следствие

небытия.

Так, с годами, улики становятся важней преступленья, дни -

интересней, чем жизнь; так знаками препинания

заменяется голос. Хотя от тебя не дождешься ни

телескопа, ни воспоминания.

1994

-----------------

Из Альберта Эйнштейна

Петру Вайлю

Вчера наступило завтра, в три часа пополудни.

Сегодня уже "никогда", будущее вообще.

То, чего больше нет, предпочитает будни

с отсыревшей газетой и без яйца в борще.

Стоит сказать "Иванов", как другая эра

сразу же тут как тут, вместо минувших лет.

Так солдаты в траншее поверх бруствера

смотрят туда, где их больше нет.

Там -- эпидемия насморка, так как цветы не пахнут,

и ропот листвы настойчив, как доводы дурачья,

и город типа доски для черно-белых шахмат,

где побеждают желтые, выглядит как ничья.

Так смеркается раньше от лампочки в коридоре,

и горную цепь настораживает сворачиваемый вигвам,

и, чтоб никуда не ломиться за полночь на позоре,

звезды, не зажигаясь, в полдень стучатся к вам.

1994

-----------------

x x x

Меня упрекали во всем, окромя погоды,

и сам я грозил себе часто суровой мздой.

Но скоро, как говорят, я сниму погоны

и стану просто одной звездой.

Я буду мерцать в проводах лейтенантом неба

и прятаться в облако, слыша гром,

не видя, как войско под натиском ширпотреба

бежит, преследуемо пером.

Когда вокруг больше нету того, что было,

не важно, берут вас в кольцо или это -- блиц.

Так школьник, увидев однажды во сне чернила,

готов к умноженью лучше иных таблиц.

И если за скорость света не ждешь спасибо,

то общего, может, небытия броня

ценит попытки ее превращенья в сито

и за отверстие поблагодарит меня.

1994

-----------------

Моллюск

Земная поверхность есть

признак того, что жить

в космосе разрешено,

поскольку здесь можно сесть,

встать, пройтись, потушить

лампу, взглянуть в окно.

Восемь других планет

считают, что эти как раз

выводы неверны,

и мы слышим их "нет!",

когда убивают нас

и когда мы больны.

Тем не менее я

существую, и мне,

искренне говоря,

в результате вполне

единственного бытия

дороже всего моря.

Хотя я не враг равнин,

друг ледниковых гряд,

ценитель пустынь и гор -

особенно Апеннин -

всего этого, говорят,

в космосе перебор.

Статус небесных тел

приобретаем за счет

рельефа. Но их рельеф

не плещет и не течет,

взгляду кладя предел,

его же преодолев.

Всякая жизнь под стать

ландшафту. Когда он сер,

сух, ограничен, тверд,

какой он может подать

умам и сердцам пример,

тем более -- для аорт?

Когда вы стоите на

Сириусе -- вокруг

бурое фантази

из щебня и валуна.

Это портит каблук

и не блестит вблизи.

У тел и у их небес

нету, как ни криви

пространство, иной среды.

"Многие жили без, -

заметил поэт, -- любви,

но никто без воды".

Отсюда -- мой сентимент.

И скорей, чем турист,

готовый нажать на спуск

камеры в тот момент,

когда ландшафт волнист,

во мне говорит моллюск.

Ему подпевает хор

хордовых, вторят пять

литров неголубой

крови: у мышц и пор

суши меня, как пядь,

отвоевал прибой.

Стоя на берегу

моря, морща чело,

присматриваясь к воде,

я радуюсь, что могу

разглядывать то, чего

в галактике нет нигде.

Моря состоят из волн -

странных вещей, чей вид

множественного числа,

брошенного на произвол,

был им раньше привит

всякого ремесла.

По существу, вода -

сумма своих частей,

которую каждый миг

меняет их чехарда;

и бредни ведомостей

усугубляет блик.

Определенье волны

заключено в самом

слове "волна". Оно,

отмеченное клеймом

взгляда со стороны,

им не закабалено.

В облике буквы "в"

явно дает гастроль

восьмерка -- родная дочь

бесконечности, столь

свойственной синеве,

склянке чернил и проч.

Как форме, волне чужды

ромб, треугольник, куб,

всяческие углы.

В этом -- прелесть воды.

В ней есть нечто от губ

с пеною вдоль скулы.

Склонностью пренебречь

смыслом, чья глубина

буквальна, морская даль

напоминает речь,

рваные письмена,

некоторым -- скрижаль.

Именно потому,

узнавая в ней свой

почерк, певцы поют

рыхлую бахрому -

связки голосовой

или зрачка приют.

Заговори сама,

волна могла бы свести

слушателя своего

в одночасье с ума,

сказав ему: "я, прости,

не от мира сего".

Это, сдается мне,

было бы правдой. Сей -

удерживаем рукой;

в нем можно зайти к родне,

посмотреть Колизей,

произнести "на кой?".

Иначе с волной, чей шум,

смахивающий на "ура", -

шум, сумевший вобрать

"завтра", "сейчас", "вчера",

идущий из царства сумм, -

не занести в тетрадь.

Там, где прошлое плюс

будущее вдвоем

бьют баклуши, творя

настоящее, вкус

диктует массам объем.

И отсюда -- моря.

Скорость по кличке "свет",

белый карлик, квазар

напоминают нерях;

то есть пожар, базар.

Материя же -- эстет,

и ей лучше в морях.

Любое из них -- скорей

слепок времени, чем

смесь катастрофы и

радости для ноздрей,

или -- пир диадем,

где за столом -- свои.

Собой превращая две

трети планеты в дно,

море -- не лицедей.

Вещью на букву "в"

оно говорит: оно -

место не для людей.

Тем более если три

четверти. Для волны

суша -- лишь эпизод,

а для рыбы внутри -

хуже глухой стены:

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Стихотворения и поэмы (основное собрание) - Иосиф Бродский бесплатно.

Оставить комментарий