мысль о заметках, набросанных на месте.
В подвальном помещении No. 3 я обнаружил дровокол с больной ногой. Когда я вошел, жена схватила со стола картофельные очистки, а шестнадцатилетняя дочь смущенно отошла в угол комнаты, пока ее отец начал рассказывать мне свою историю. Он стал безработным, когда помогал строить новую инженерную школу. Его просьбу о помощи долго игнорировали. Только когда он полностью разорился, ему выдали ежемесячное пособие в размере 15 серебряных грошей (полталера). Ему пришлось вернуться в семейную квартиру, потому что он больше не мог позволить себе квартиру в городе. Теперь он получает два талера в месяц от Бюро по делам бедных. В те времена, когда неизлечимая болезнь ноги позволяет, он может заработать один талер в месяц; его жена зарабатывает вдвое больше, дочь может принести еще полтора талера. Но их проживание обходится в два талера в месяц, "картофельная трапеза" - в один серебряный грош и девять копеек; при двух таких трапезах в день получается три с половиной талера в месяц на основную пищу. Таким образом, один талер остается на покупку дров и на все, что нужно семье, кроме сырого картофеля, чтобы выжить.45
Другой работой в том же духе стала широко читаемая статья Фридриха Вильгельма Вольфа о "склепах Бреслау", районе бывших казарм и военных складов на окраине силезской столицы, которая появилась в ноябре 1843 года в газете Breslauer Zeitung. Вольф, сын бедного силезского фермера, ставший известным журналистом-радикалом, утверждал, что описывает мир, который был одновременно близким и далеким, мир, который, по его словам, лежал, как "открытая книга", перед стенами города, но был невидим для большинства его более обеспеченных жителей. В потреблении таких текстов буржуазными читателями, несомненно, присутствовал элемент вуайеристского удовольствия - большое влияние на зарождающуюся литературу описания социальной толщины оказал замечательный взрывной десятитомный роман Эжена Сю о парижском преступном мире "Парижские тайны", который выходил частями в течение 1842-3 годов и был широко растиражирован по всей Европе. Если читатели готовы потерять себя в красочном демимонде Сю, заявил Вольф, то они должны проявить еще больший интерес к реальным "тайнам Бреслау" перед их собственным порогом.46 Почти таким же языком Август Брасс, автор книги "Тайны Берлина" (1844), утверждал, что любой человек может наблюдать за несчастьями преступного мира столицы, если только "возьмет на себя труд отбросить удобную завесу эгоистических удобств" и бросить взгляд за пределы своего "привычного круга".47
К началу 1844 года все внимание было приковано к горным текстильным районам Силезии, где годы падения цен и спада спроса довели целые общины ткачей до нищеты. В текстильных городах Рейнской области проводились сборы в пользу силезцев. В марте поэт и радикальный литературовед Карл Грюн ездил из города в город, читая популярные лекции о Шекспире, средства от которых были направлены через правительство провинции в помощь ткачам района Лигниц. В том же месяце в Бреслау была основана Ассоциация по облегчению нужды ткачей и прядильщиков Силезии. В мае, накануне восстания, Александр Шнеер, чиновник провинциальной администрации и член ассоциации в Бреслау, ходил от дома к дому в наиболее пострадавших районах, тщательно документируя положение семей ткачей в манере, которую впервые применил Грюнхольцер.48 В такой обстановке неудивительно, что современники рассматривали восстание в июне 1844 года не как недопустимое волнение, а как неизбежное проявление глубинного социального недуга.
Очевидная корреляция между ростом населения и массовой бедностью может заставить нас заподозрить, что социальный кризис той эпохи был результатом "мальтузианской ловушки", когда потребности населения превышали доступные запасы продовольствия.49 Такая точка зрения ошибочна, по крайней мере, в отношении Пруссии. В послевоенные десятилетия технические усовершенствования (искусственные удобрения, модернизированное животноводство и трехпольная система севооборота) и увеличение обрабатываемых земель удвоили производительность сельского хозяйства. В результате предложение продовольствия увеличивалось примерно в два раза быстрее, чем рост населения. Таким образом, проблема заключалась не в хроническом недопроизводстве. Однако большие излишки сельскохозяйственной продукции могли оказывать пагубное влияние на производство, поскольку приводили к снижению цен на сельскохозяйственную продукцию. Последовавшее за этим падение доходов аграриев повлекло за собой соответствующее снижение спроса на товары переполненного производственного сектора.
Что еще более важно, несмотря на впечатляющий рост общего объема сельскохозяйственного производства, продовольственные запасы оставались уязвимыми, поскольку природные катаклизмы - неурожаи, эпидемии скота, болезни сельскохозяйственных культур - все еще могли превратить излишки в острую нехватку. Примером тому может служить кризис, разразившийся зимой 1846 года, когда неурожай привел к росту цен на продовольствие вдвое и даже втрое по сравнению с обычным средним уровнем. Кризис 1846-7 годов был усугублен спадом экономического цикла и болезнью, уничтожившей урожай картофеля, от которого зависели бедняки во многих районах (Грюнхольцер, например, в 1842 году обнаружил, что картофель был основным - и практически единственным - продуктом питания беднейших семей, которые он посетил в берлинском Фогтланде).
Давление, оказываемое кризисом пропитания, порождало волны беспорядков. Только в апреле-мае 1847 года, когда цены на продовольствие были максимальными, в Пруссии произошло 158 продовольственных бунтов, включая беспорядки на рынках, нападения на магазины и лавки, а также транспортные блокады. 21-22 апреля население Берлина штурмовало и грабило рыночные прилавки и магазины, а также нападало на торговцев картофелем.50 Интересно, что география продовольственных бунтов не совпадала с географией наиболее острого дефицита. Беспорядки чаще происходили в районах, производящих продовольствие на экспорт, или в транзитных районах с высоким уровнем транспортировки продовольствия. Так, прусские территории, граничащие с Королевством Саксония, были особенно подвержены беспорядкам, поскольку спрос, создаваемый относительно промышленно развитой саксонской экономикой, обеспечивал экспорт зерна через эти районы.
Далекие от политического подрыва, такие протесты обычно были прагматичными попытками контролировать поставки продовольствия или напомнить властям об их традиционной обязанности обеспечивать страждущих подданных, в соответствии с "моральной экономией", знаменитой теорией Э. П. Томпсона в его исследовании английской толпы XVIII века.51 Бунтовщики действовали не как представители какого-то класса, а как представители местного сообщества, чье право на справедливость было отклонено. Человеческими объектами их гнева, скорее всего, были посторонние: купцы, торговавшие на дальних рынках, таможенные чиновники, иностранцы или евреи. Таким образом, не было никакой автоматической или необходимой связи между беспорядками 1846-7 годов и революционной активностью 1848 года. Многие из наиболее бунтующих районов 1846-7 годов оставались спокойными во время революций, а наиболее политически активной группой в Силезии во время революций 1848 года были не силезские ткачи, восставшие в 1844 году, а более обеспеченные крестьяне. Из крестьян активную позицию заняли наиболее продвинутые, они создавали ассоциации и сотрудничали с городской демократической интеллигенцией среднего класса.
Даже если они часто были спонтанными или аполитичными по мотивам, тем не менее, по своим последствиям бунты, связанные
