Очень досадно, что, например, широко известные кадры, на которых мы видим Королева за столом с микрофоном в руках, одетого в модную голубовато-серую курточку и разговаривающего по радио с Гагариным, – что эти кадры, увы, «доснятые». Правда, сейчас всякий кадр – доснятый или снятый «вовремя», – если на нем запечатлен Королев, драгоценен. Но снисходительное отношение к исторической подлинности кинематографического (да и не только кинематографического) материала – вещь, оказывается, довольно опасная. Вводящая в соблазн. Вскоре при перемонтаже фильма (документального!) о первом полете человека в космос что-то вырезали, что-то вклеили, а в результате при старте Гагарина команду «Пуск!» в фильме подает человек, в высшей степени достойный и заслуженный, но… не тот, который стоял в пультовой у основного перископа и подавал – могу засвидетельствовать как очевидец – эту команду в действительности.
Да, жалко, очень жалко, что в исторические дни первых стартов пилотируемых космических кораблей кинооператоров (как, впрочем, и журналистов) держали на некотором отдалении.
Но чрезвычайно быстро положение кардинально изменилось. Кинооператорам (а несколько позднее – и телеоператорам) стали предоставлять на космодроме возможности самые широкие. И, надо сказать, энергичные операторы не замедлили этими возможностями воспользоваться. Дело дошло до того, что после заседания Госкомиссии по случаю представления основного и дублирующего экипажей корабля «Восход» кинооператор В. Суворов (тот самый, который снимал, свесив ноги, из вертолета) – человек, вообще говоря, очень вежливый и деликатный – попробовал уговорить председателя Госкомиссии Г. А. Тюлина:
– Пожалуйста, повторите еще раз заключительное слово. Мы его сделаем крупным планом.
Но тут председатель, и без того героически просидевший в застегнутом на все пуговицы мундире все заседание под палящими лучами юпитеров, дал понять, что находит эту просьбу чрезмерной:
– Нет уж, увольте! Больше не могу.
Я специально останавливаюсь на том, как кинематограф завоевывал себе на космодроме достойное место под солнцем, потому что вижу в этом отражение проблем гораздо более принципиального характера.
Если «киношники» стали вести себя в зале космодрома, да и на самой стартовой площадке чуть ли не как хозяева (или, во всяком случае, пользуясь дачной терминологией, как «совладельцы»), то определенные к тому основания у них, конечно, были. И основания немалые.
Мне приходилось слышать разные высказывания о пропагандистском значении космических полетов. Кто-то считал эту сторону дела – пропагандистский эффект – главенствующей («ради этого и летаем»). Другие признавали лишь ее второстепенную роль, видели в ней нечто вроде бесплатного приложения к получаемым в космических полетах научным и техническим результатам («боковой выход»). Никто, однако, не отрицал полностью того влияния, которое космические старты пилотируемых (особенно пилотируемых) кораблей оказывают надуши, эмоции, воззрения людей – и у нас, и за рубежом. Да и наивно было бы отрицать это!
Араз так, раз этим незримым и не поддающимся точным подсчетам, но тем не менее весьма веским результатам космических полетов мы придаем – не можем не придавать – такое серьезное значение, значит, и это дело нужно выполнять хорошо. Добротно. Всерьез. И, в частности, что называется, «создавать условия» для людей, творящих его своими руками: фотографов, кинооператоров, журналистов, писателей, корреспондентов радио и телевидения!
Чем больше они увидят, чем в большей степени смогут самостоятельно выбирать самое, с их точки зрения, интересное, чем откровеннее покажут подробности живой жизни людей космоса – земные и небесные, вызывающие улыбку и трогательные, лирические и драматические, такие, «как у всех», и такие, «как нигде», – тем ближе станут космические дела и люди, в них участвующие, каждому читателю, радиослушателю, телезрителю. Тем мощнее окажется этот невидимый, но, без сомнения, очень всем нам нужный пропагандистский эффект. Тем больше людей станут воспринимать космос не как «их», а как «наш» или даже как «мой».
Вот почему я с таким одобрением воспринимаю все расширяющееся вторжение передатчиков массовой информации – корреспондентов, кинематографистов, телеоператоров – не только на космодром или в район посадки космического корабля, но даже и на самый этот корабль. Не важно, что в последнем случае в роли корреспондентов выступают… Впрочем, почему же не важно? Напротив, очень важно, что в этой роли выступают сами космонавты, прибавляя к своим и без того многочисленным обязанностям еще и эту! Им тут и карты в руки!..
Вспомним хотя бы телевизионные интервью и целые пресс-конференции, которые мы с таким интересом и сопереживанием смотрим в ходе едва ли не всех космических полетов.
Нетрудно понять, что в общей загрузке космонавтов эти интервью и конференции представляют собой ощутимый довесок. Так, может быть, напрасно это делается? Не лучше ли было бы поэкономнее расходовать энергию людей, делающих в космосе свое прямое – и без того достаточно трудное – дело? Или хотя бы перенацелить эту энергию с разговоров с нами на какие-то дополнительные научные и технические исследования?..
Нет! Не лучше это было бы. Только хуже.
Космическая информация превратилась в потребность для множества людей[10].
Установленная на стартовой позиции ракета «Восхода» выглядела чем-то наряднее обычного. В первый момент я не уловил – почему. А потом сообразил: дело заключалось в том, что последняя – верхняя – ступень ракеты была окрашена не в ставший привычным светло-серый цвет, а в крупную черно-белую клетку.
– Как кафель в ванной комнате, – сказал один из инженеров космодрома, по-видимому, твердо стоявший на той точке зрения, что эстетика технических устройств – в их рациональной строгости. Кстати, он и на собственной автомашине последовательно проводил те же принципы: не признавал никаких вошедших было в моду украшательских тигрят, собачек, висюлек и тому подобных, как он называл, «финтифлюшек».
Но к ракете «Восхода» все это отношения не имело. Ее раскрасили в «кафельную» клетку не для красоты, а исходя из соображений вполне деловых: в программу полета было включено наблюдение за последней ступенью после ее разделения с кораблем.
Вообще, надо сказать, в программу «Восхода» записали довольно много. Настолько много, что, пролетав сутки, экипаж запросил у Земли разрешения продлить время работы еще на двадцать четыре часа: какие-то «хвосты» задания остались недоделанными. Вернее, как сказал Феоктистов на послеполетном разборе, «еле-еле справились со всем, что собирались сделать. А обдумать не торопясь или сделать что-то, что пришло в голову в полете, времени уже не было. Надо планировать время на исследования в полете с запасом».
Пожалуй, именно с этого полета произошел крутой – на сто восемьдесят градусов – поворот в проблеме занятости космонавта.
Давно ли авиационный врач и психолог Ф.Д. Горбов в статье «Психология космического полета» указывал – для того времени вполне справедливо – на возможные психологические трудности, связанные с отсутствием у космонавта «достаточного притока впечатлений». Чтобы проверить устойчивость психики
