Таким же принципиально новым делом было и формирование спецпоезда. Ясно было, что Фау-2, если удастся собрать хоть несколько штук, повезут в Москву. А дальше? На полигон. На какой – еще не ясно, но ясно, что из Москвы стрелять не будут, обязательно повезут куда-то. Вот для этого и предназначался спецпоезд. В него входили не только специальные вагоны для ракет, но и платформы со стартовым столом и бронемашиной, из которой можно было вести пуск, не считая бронированного вагона с командным пунктом. В состав поезда входили электростанция, узел связи, цистерны с компонентами топлива, вагоны-лаборатории баллистиков, прибористов, гироскопистов, испытателей рулевых машинок, вагоны-мастерские с хорошими станками, наконец, жилые вагоны, кинотеатр, вагон-ресторан, баня – всего около 80 вагонов. Поезд мог организовать ракетный полигон в любой точке, если до нее дотянутся рельсы.
Идея создания комплексного института была поддержана в Москве. Институт именовался «Нордхаузен», хотя и размещался в Бляйхероде. Гайдуков стал его директором, Королев – главным инженером, но фактически всю техническую политику проводил он. В институте было несколько отделов. Собственно ракетой занимался сам Королев, двигателями – Глушко, автоматикой – Пилюгин, радиоаппаратурой – Рязанский и Богуславский, группа «Выстрел», руководимая Воскресенским, готовилась к испытаниям. Это все были эскизы будущей грандиозной организационной системы, которая родится через несколько лет.
В Берлине возник другой институт – «Берлин», занимающийся твердотопливными и зенитными управляемыми ракетами (ЗУР). Его главный инженер, ставший потом академиком, – Владимир Павлович Бармин скажет через 30 лет:
– Весь наш будущий коллектив сложился в Германии.
В Тюрингии кипела работа, а Москва все никак не могла решить, кто же будет заниматься ракетной техникой. То ли у Сталина руки до нее не доходили, то ли хотел он посмотреть, чем закончится эта история без него, хотя ясно, что без него она ничем закончиться не может, и, таким образом, к бесконечному множеству примеров, демонстрирующих полную беспомощность «соратников», лишенных высочайшего вмешательства, добавится еще один назидательный пример.
Отзывая своих людей из Тюрингии, Шахурин еще раз показал, что ракеты ему не нужны. Подтвердил он это и Гайдукову, когда Лев Михайлович приехал в Москву искать, кто бы пошел «княжить на ракетную технику». Отказ Шахурина осложнял дело, поскольку, объективно говоря, конструирование и производство ракет было ближе всего авиапрому.
– Алексей Иванович, ведь вы же переходите на реактивную авиацию, и ракеты вам в этом помогут, – доказывал Гайдуков Шахурину. – Вы отработаете на ракетах и двигатели, и аппаратуру, а потом перенесёте все это в авиацию. По-дружески вам рекомендую...
– Не нужно мне помогать, Лев Михайлович, – отмахивался Шахурин. – И за дружбу спасибо. Одна забота: помог бы бог от таких друзей избавиться, а от врагов сами избавимся...
Нарком боеприпасов Борис Львович Ванников сладкими речами Гайдукова прельстился, и вроде бы они договорились, но через две недели Ванников сам позвонил Гайдукову и сказал, что ничего не получится: он получил другое задание. В узком кругу вооруженцев уже блуждала зыбкая тень великой тайны атомной бомбы, и Гайдуков понял, в чем тут дело.
Последним купцом, который мог купить его товар, оставался нарком вооружения Устинов, вроде бы ему, пушкарю, ракеты совсем ни к чему, но Дмитрий Федорович заинтересовался, долго обо всем Гайдукова расспрашивал, при расставании благодарил за рассказ, но, в отличие от Ванникова, «покупать» ничего сразу не стал, пообещал только, что, не откладывая дела в долгий ящик, попросит слетать в Бляйхероде своего первого заместителя Василия Михайловича Рябикова, а тогда уж и будем все решать...
Никогда не сумею я воздать по чести тем людям, которые вложили свои кирпичи в основание пирамиды, куда как более грандиозной, чем хеопсова, – пирамиды нашей космонавтики. Предвосхищаю упреки: о том не рассказал, об этом даже не упомянул. И я виновен, и время: тема секретная. Но время точит секретность, и радостно назвать людей – строителей и прорабов космической пирамиды.
Морской артиллерист Рябиков работал в Ленинграде на заводе «Большевик», когда там директорствовал совсем молоденький Устинов. Был парторгом завода. Потом Дмитрий Федорович помог ему стать парторгом ЦК. Накануне войны он снова при Устинове – первый заместитель наркома вооружения. Когда на рассвете 22 июня 1941 года Вознесенский позвонил Устинову и сказал, что началась война, первый, кому сообщил об этом Устинов, был Рябиков. Рябиков замещал Устинова, когда наркомат эвакуировали в Пермь. Всю войну они были неразлучны. Рябиков шел за Устиновым, как нитка за иголкой, всю жизнь и оставался «человеком Устинова» до самой смерти. Административная и партийная работа не испарила инженерных знаний Василия Михайловича, технику он любил, а что не понимал – быстро схватывал. Это был спокойный, суховатый и здравомыслящий человек и, – что не так часто встречается в людях его ранга, – воспитанный и деликатный.
Встретили Рябикова очень приветливо и показали ему все, что могло произвести впечатление: вновь организованный институт, молча и усидчиво работающих немцев, завод «Монтанья», конструкторскую группу в городке Зоммерда, подземный завод «Митгельверке» и, наконец, «гвоздь программы» – запуск двигателя на стенде в Леестене, который – в этом многократно убеждались – на человека, впервые это видевшего, не мог не произвести впечатления. Оглушенный Василий Михайлович спросил тихо:
– Сколько же времени он работал?
– Минуту, – ответил Шабранский.
– А я думал целый час...
На вилле «Франк», первый этаж которой превратился в какое-то подобие офицерского клуба ракетчиков, устроили прием в честь высокого гостя и, хотя Семен Гаврилович Чижиков, поселившийся на вилле вместе с Чертоком, добыл целый ящик «Корна» – своеобразного напитка, похожего одновременно и на испорченный коньяк и на недоброкачественную водку, пили очень мало и, если можно так выразиться, очень трезво пили, поднимаясь для тостов прежде всего, ради произносимых слов, а уж потом ради самой рюмки, точнее – фужера: рюмки были не в ходу.
Рябиков слушал других, а сам помалкивал. Лишь в конце вечера он поднялся, понимая, что было бы невежливо не сказать ответного слова:
– Ну что же, товарищи, все, что вы мне показали, очень интересно. И перспективно. Я считаю, что нашему наркомату надо подключаться к этой работе. Буду говорить об этом с Дмитрием Федоровичем...
В один из дней начала мая Гайдуков срочно вызвал к себе Королева.
– Ждите гостей, Сергей Павлович, – сказал он строго. – К нам едут из Берлина Устинов, Яковлев с целой свитой: восемь министров и замминистров, из ЦК кто-то, ученые. Надо подготовиться.
– А из ученых кто? – подумав, спросил Королев.
– Челомей. Профессор Сатель из МВТУ. Соколов из НИИ-4...
– Раз из НИИ, значит ученый! Оба расхохотались.
С.П.Королев и Ю.А.Победоносцев. Германия, 1945 г.
Василий Павлович Мишин.
1947 г.
Вилла «Франк»
Н.А. Пилюгин и М.С. Рязанский в Блейхероде.
Германия, 1945 г.
Борис Евсеевич Черток в Германии.
1945 г.
Лев Михайлович Гайдуков
Германия, февраль 1946 г.
Сидят (слева направо): Н.А.Пилюгин, И.Б.Бровка, (?), Бакунин – инструктор отдела минометчиков, Ю.А.Победоносцев, С.П.Королев, B.C.Будник; стоят: (?), В.И.Харчев, Л.А.Воскресенский, С.Г.Чижиков, В.П.Мишин
Василий Михайлович Рябиков
41
Заметьте, что мы имеем важное преимущество перед прежними путешественниками: мы путешествуем вооруженные.
Константин Батюшков
Вскоре после войны Сталин собрал всех наркомов оборонщиков и сказал: – Положите ваши мундиры104 в сундуки и пересыпьте нафталином. Больше они вам не понадобятся. То, чем вы занимались, забудьте...
Начал перечислять, кому что делать. Паршину – турбины, насосы, компрессоры, текстильные и полиграфические машины, часы... И так каждому наркому.
Единственным человеком, который выступил, когда Сталин закончил, был танкист Зальцман, любимец вождя, который во время войны год был наркомом.
– Нам спущен план, который мы обязаны выполнять, – сказал Исаак Моисеевич, – машины на потоке, да и материалы мы получаем не для тракторов...
