на каком-то пароходе торгового флота, много плавал по белу свету, много видел. На шахту «Северная» он приехал, чтобы стать, как он любил говорить, знаменитым горняком. «Подвернулась бы только удача». Что он подразумевал под «удачей», трудно было разгадать.
Это был высокий, крепкий телом, с вьющимися темными волосами парень. Сергей иногда пил, бродил со своими приятелями по улицам, по поселковому парку, пел под гармонику морские песни, в которых многие слова не были понятны Вере. «Нет, такого я не полюблю», — подумала она. И про себя решила, что без любви вообще никогда и ни за какие блага жизни не согласится выйти замуж.
Вера старалась не думать о Сергее и в то же время искала с ним встреч. Когда она приносила почту в общежитие и для Гуляева не оказывалось писем, и не было причин подойти к нему и запросто сказать: «Вам письмо», Вера чувствовала себя не по себе. Когда же, случалось, Сергей встречал ее где-нибудь в поселке, то непременно останавливал и, будто обижаясь, спрашивал:
— Опять, небось, нет мне письма?
Вера отворачивалась, шаря в сумке.
— Есть. Опять из Сахалина. На, радуйся.
Сергей, не распечатав конверт, клал его в боковой карман и не то бахвалился, не то с сожалением говорил:
— Приятель мой на Сахалине работает. Деньгу заколачивает — дай боже!.. Меня зовет, да не знаю, что ему ответить. Как посоветуешь, мотнуться? — спрашивал он.
— А мне-то что?.. — безразлично пожимала плечами Вера. И хотела было идти, но Сергей придержал ее за руку.
— И тебя заберу с собой, ей-богу, — сказал он вкрадчиво, осторожно обнимая ее. — Правду говорю. Я в тебя влюбился, еще когда ты мне первое письмо принесла от приятеля. Я прямо тогда сказал себе: или быть роману, или пропадать.
— Пусти! — строго повела она глазами, отводя его руку.
Но Сергей не отпустил ее. Воровски оглянулся, привлек к себе и поцеловал прямо в губы. У нее перехватило дыхание. Вере казалось, что вот-вот упадет. Она отстранилась на шаг и залепила ему пощечину.
— Это за твою вежливость.
Он оторопел от неожиданности и удивленно уставился в ее строгие горящие глаза. А она стояла перед ним гордая, и он не мог понять: довольна ли она тем, что не побоялась, оттолкнула, или счастлива, что обнял ее?..
— Что ж, спасибо и за это, — промолвил он еле слышно, растерянно улыбаясь. И уже серьезно добавил: — Только учти: жениться никому не обещаю, тебя жду.
Вера рассмеялась.
— Посмотришь, аленькая, — сказал он с загадочной улыбкой и пошел своей дорогой.
Она долго смотрела ему вслед. «Тебя жду». Неужели правду сказал?
Ей вдруг представилось, что он сидит рядом с ней за столом с цветком в петлице. Гости кричат: «Горько!» Он поднялся, обнял ее голову, поцеловал. Сквозь загорелую кожу его проступил румянец смущения. Она положила на плечо ему руку и тоже поцеловала. Поцеловала и заплакала от какой-то непонятной радости.
И Вера пожалела, что так грубо обошлась с Сергеем, С этого дня ей было грустно, словно она осталась совсем одна и никому до нее нет дела. Она часто путала почту, разносила газеты и журналы не по адресу. Ей все время казалось, что вот-вот должна встретиться с Сергеем и тогда уже, конечно, попросит у него извинения. Но когда, случалось, встречала его, не находила слов и не замечала, как нагло в упор рассматривает ее Сергей.
А спустя некоторое время Гуляев стал появляться у них дома. Соседи все упорнее поговаривали об этом. Однажды, возвращаясь с работы. Вера услышала из открытого окна веранды пьяные выкрики. Затем послышалась песня. Охрипший, тоскующий голос пел о синих морских просторах… Она вошла и увидела дядю и Сергея.
Герасим Васильевич, облокотившись рукой о стол, запустив пальцы во взъерошенные волосы, медленно раскачивался, готовый каждую минуту упасть. Сергей, видимо, сразу не заметил Веру, и она хотела уже вернуться обратно в сени, как Герасим вдруг поднял голову:
— Племяша!.. Поди сюда! — громко, нараспев проговорил он, не в лад со словами сдвигая мохнатые брови. — Поди поцелуй меня… Я твое счастье отыскал… садись… — И задвигал на столе тарелками с надкусанными желтыми огурцами и салом.
Она поблагодарила и ушла к себе в комнату.
Ее было обидело, что Сергей пришел, видимо, просто за тем, чтобы выпить. «Ну и пусть себе веселятся на здоровье».
После прихода Веры Сергей больше не пил. Герасим же продолжал тянуть вино стопку за стопкой, пока не свалился.
— Зря лишнее выпил, — сказал Сергей с грустью, входя к ней в комнату. Подошел к дивану и нерешительно опустился на него.
Ей было приятно и радостно, что он сидел рядом, накинув пиджак на плечи, немного виноватый и, наверно, думает только о ней. И Вере уже начинало казаться, что напрасно наговаривают на Сергея, будто он много пьет и озорничает. Если б он в самом деле был такой, давно бы нагрубил ей и вообще не явился к ним в дом и, конечно, к ней.
Она вспомнила, как Сергей поцеловал ее и какой у него был виноватый и смущенный вид, когда она отпустила ему пощечину. И Вере стало жаль его. Она подняла голову. Взгляды их встретились. Вера смутилась от чего-то непонятного и сладостно-тревожного. «Я его полюбила или начинаю любить», — с радостным испугом подумала она и тут же решила, что и в самом деле любит, только за что, сама не знает. Ей казалось, что если она сейчас же не признается ему во всем, он уйдет, уйдет навсегда и больше она никогда не сможет полюбить.
— Это я угощал Герасима Васильевича за его отеческое, так сказать, попечительство, — между тем говорил Сергей. — Ты, ясное дело, человек свой, сор из избы не станешь выносить. Тебе все скажу начистоту. — Он поднял голову, взял девушку за плечи. Взгляд его был тверд и сумрачен. — Не разболтаешь — вижу! — как бы для самого себя убежденно сказал он и продолжал: — Так вот, работал я в забое, тебе это известно. Тяжело мне там было до чертиков. Собрался уже к приятелю на Сахалин. Там тоже не мед, но зато деньгу лопатой гребут… Пожаловался я как-то Герасиму Васильевичу на свою долю, а он мне: помогу твоей беде, говорит, потому как знаю, что ты к моей племяннице неравнодушен. А то как же, отвечаю ему, влюблен, что ни на есть по уши. А сам, представь, даже в глаза тебя не видел. Теперь совсем другой вопрос.
Он еще ближе придвинулся к Вере и уже смело прикоснулся щекой к ее щеке.
— Сережа… — невольно вырвалось у
