Что он делает здесь? Среди айнритских псов. Среди людей, которые выцарапывают дух на пергаменте и пищу из грязи. Среди людей, которые продают свои души в рабство.
Среди скота.
Что же он делает?
Найюр поднес руки к голове, провел большими пальцами по векам. Надавил.
И тут он услышал голос дунианина, плывущий сквозь тьму.
Зажмурившись, Найюр снова ощутил себя подростком, стоящим посреди утемотского стойбища и подслушивающим разговор Моэнгхуса со своей матерью.
Он увидел окровавленное лицо Баннута – Найюр душил его, но старик скорее ухмылялся, чем кривился.
«Плакса!»
Найюр провел ногтями по своей шевелюре и пошел дальше. Сквозь ряды темных палаток он разглядел костер дунианина. Разглядел и бородатого адепта, Друза Ахкеймиона, который сидел, подавшись вперед, ловя каждое слово дунианина. Потом он увидел и Келлхуса с Серве, ярко озаренных пламенем костра на фоне окружающей тьмы. Серве спала, положив голову на колени дунианину.
Найюр нашел место за телегой, откуда все было видно и слышно. Присел и застыл неподвижно.
Найюр рассчитывал обдумать все, что говорит дунианин, надеясь подтвердить любое из своих бесчисленных подозрений. Однако быстро осознал, что Келлхус играет с этим колдуном так же, как играл со всеми остальными: бьет его сжатыми кулаками, загоняет его душу на пути, которые сам для него проложил. Нет, разумеется, со стороны это все выглядело совершенно иначе. По сравнению с болтовней Пройаса и его палатинов то, что Келлхус говорил адепту, обладало щемящей серьезностью. Однако все это была игра, где сами истины становились всего лишь фишками, где за каждой открытой ладонью таился кулак.
Как можно определить подлинные намерения такого человека?
Найюру вдруг пришло в голову, что, возможно, монахи-дуниане еще более бесчеловечны, чем он думал. А что, если такие понятия, как истина и смысл, вообще не имеют для них смысла? Что, если все, что они делают, – просто движения, словно у некой рептилии, ползущей от одних обстоятельств к другим, пожирающей одну душу за другой просто ради того, чтобы пожрать? От этой мысли у него волосы на голове зашевелились.
Они говорят, будто изучают Логос, Кратчайший Путь. Но куда ведет этот их Кратчайший Путь?
На адепта Найюру было наплевать, но вид Серве, которая спала, положив голову на колени Келлхусу, наполнил его несвойственным ему ужасом, как будто девушка мирно покоилась в объятиях какой-то злобной змеи. В его мыслях пронеслось сразу несколько вариантов действий: подобраться в глухой ночи, похитить ее и скрыться; схватить ее, посмотреть ей в глаза так, чтобы достать до донышка ее души, и объяснить, кто такой Келлхус на самом деле…
Но потом все эти мысли уступили место ярости.
Что за трусливые, заячьи мыслишки? Вечно он сбивается с пути, вечно бродит без дороги, путями слабых. Вечно предает!
Серве нахмурилась и пошевелилась, словно ей приснилось что-то неприятное. Келлхус рассеянно погладил ее по щеке. Найюр, не в силах отвернуться, стиснул кулаки.
«Она – ничто!»
Адепт вскоре ушел. Найюр смотрел, как Келлхус увел Серве в их шатер. Разбуженная, она была совсем как маленькая девочка: на ногах не стоит, головка клонится набок, губы капризно надуты… Такая невинная!
И похоже, что беременная.
Через некоторое время дунианин снова вышел наружу. Он подошел к костру и принялся тушить его, разбивая палкой догорающие головни. Наконец последние языки пламени исчезли, и Келлхус сделался всего лишь смутным силуэтом, очерченным оранжевым свечением углей у его ног. И внезапно дунианин поднял голову.
– Долго ты еще собираешься ждать? – спросил он по-скюльвендски.
Найюр поднялся на ноги, отряхнул пыль со штанов.
– Я ждал, пока не уйдет колдун. Келлхус кивнул.
– Ну да. Народ ведь колдунов презирает.
Найюр подошел к самому костру, чтобы ощутить резкий жар углей, несмотря на то что дунианин очутился совсем рядом. Хотя вообще-то с тех пор, как Келлхус держал его над пропастью тогда в горах, Найюр избегал приближаться к нему, испытывая рядом с ним странную физическую робость.
«Меня никто не устрашит!»
– Чего тебе от него надо? – спросил он, сплюнув на уголья.
– Ты же слышал. Наставлений.
– Слышал. Так чего тебе от него надо? Келлхус пожал плечами.
– Ты никогда не задавался вопросом, для чего мой отец призвал меня в Шайме?
– Ты же сказал, что не знаешь. «Это то, что ты сказал».
– Но – в Шайме! – Келлхус посмотрел на него пристально. – Почему именно в Шайме?
– Потому что он там живет.
Дунианин кивнул.
– Вот именно.
Найюр мог только растерянно пялиться на него. Пройас сегодня сказал ему что-то… Он расспрашивал Пройаса насчет Багряных Шпилей, насчет того, зачем эта школа решила принять участие в Священной войне, и Пройас ответил, как будто удивившись его невежеству: «Ведь Шайме – логово кишаурим!»
Слова вязли во рту, точно тесто.
– Ты думаешь, Моэнгхус – кишаурим?
– Он призвал меня, послав мне сны…
Ну разумеется. Моэнгхус призвал его с помощью колдовства. Колдовства! Он ведь и сам так сказал, когда Келлхус впервые упомянул о снах. Тогда как же он мог упустить эту связь? Среди фаним только кишаурим занимаются колдовством. Моэнгхус просто не мог не быть кишауримом. И он это знал, но…
Найюр нахмурился.
– Ты мне ничего не сказал! Почему?
– Ты не хотел знать.
В чем дело? Быть может, он скрывался от этого знания? Все это время Моэнгхус был не более чем туманной целью путешествия, одновременно смутной и притягательной, как объект какого-нибудь постыдного плотского желания. И однако он ни разу на самом деле не попытался расспросить о нем Келлхуса! Почему?
«Мне нужно только знать место».
Однако такие мысли – глупость. Ребячество. В великий голод ни от какого пира не отказываются. Так наставляли хранители легенд горячих скюльвендских юношей. Так и сам Найюр наставлял Ксуннурита и прочих вождей перед битвой при Кийуте. И тем не менее теперь, в самое опасное паломничество всей его жизни…
Дунианин наблюдал за ним. На лице его отражалось ожидание, даже грусть. Но Найюр не поддавался: он понимал, что из-за этого удивительно человечного лица за ним наблюдает нечто не вполне человеческое.
Наблюдение столь пристальное, столь бесстрастное, что его почти можно потрогать руками…
«Ты меня видишь, да? Видишь, как я смотрю на тебя…»
И тут он понял: он не спрашивал Келлхуса о Моэнгхусе потому, что расспросы означают невежество и нужду. А демонстрировать это дунианину – все равно что подставить горло волку. Он понял, что не расспрашивал о Моэнгхусе потому, что знал: Моэнгхус присутствует здесь, в своем сыне.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
