«Вторник, 2 апреля. Много трудностей приходится преодолевать в пути, но больше всего досаждают ежедневные сборы в путь, связанные с массой всяких мелочей. В воскресенье вечером я вылез из спального мешка, чтобы приняться за стряпню, когда еще не было 7 ч вечера, и тем не менее мы смогли сняться с места лишь в 2 ч утра! Пришлось заново перегрузить нарты Йохансена, так как содержимое одного из мешков, служивших подстилкой его каяку, было съедено, и вместо него надо было положить мешок с сухарями. Другой мешок, лежавший под каяком, пришлось чинить, так как из него сыпался пеммикан. Затем перегрузили те нарты, с которых был снят мешок с сухарями, а заодно, раз уж мы развязали мешок, взяли оттуда некоторый запас картофеля[238]. Перегружая нарты, обнаружили вдруг, что порвался мешок с рыбной мукой. Только заштопали одну дыру, как увидали другую, побольше, ее пришлось латать как следует. Укладывая затем мешок с картофелем, мы и в нем нашли большую дыру, которую нельзя было так оставить. Потом нужно было распутать собачьи постромки, скатавшиеся в один сплошной клубок, а возиться с узлами и петлями на мерзлых, обледеневших веревках становится все труднее и труднее. Перед завтраком Йохансен занялся починкой своих «ветряных» штанов. Южный ветер превратился, как мы сказали бы на борту, в «мельничный бриз» (6–7 м/с). Под утро в метель, при ветре, дующем в спину, выступили в путь. Сначала дело пошло отлично, но затем начались торосы один другого хуже. Часов в 8–9 утра остановились на длительный дневной привал.
За одним торосом мы укрылись от ветра и, разостлав спальный мешок, забрались в него. Я настолько устал, что заснул с куском в руке. И вот мне приснилось, что я в Норвегии и в гостях, почему-то близ Фредриксхалла, у людей, которых я и видел-то всего один раз в жизни, много лет тому назад в Венеции. Они встретили меня чрезвычайно радушно. Был первый день Рождества, мы вошли в большой пустой зал, где должен был состояться обед. В зале было холодно, и меня пробирала дрожь. Но на столе уже дымилось горячее жаркое – превосходный жирный гусь!.. До чего я обрадовался, увидав это блюдо! Стали собираться гости; я видел в окно, как они шли по занесенному снегом двору, и только собрался пойти им навстречу, как провалился в глубокий сугроб. Как же так – посреди зала снег?! Хозяин добродушно расхохотался… и я проснулся, дрожа от холода в спальном мешке на далеком Севере среди плавучих льдов. Каким несчастным почувствовал я себя в эту минуту! Мы поднялись, молча снарядили нарты и тронулись. Двигались вперед беспрерывно часов до четырех пополудни. Все вокруг казалось бесконечно мрачным и неприветливым. Нескоро отделался я от неприятного чувства разочарования, что мне так и не пришлось отведать обед. Чего бы я ни дал, чтобы хоть часок провести в том зале, как холоден он ни был! Все равно здесь ветер пронизывает тебя насквозь, до костей.
Между тем становилось все труднее преодолевать гряды торосов и замерзшие полыньи со взломанным по обеим их сторонам льдом. Трудно, черт побери, пробираться по этим нагромождениям и находить проход между ними. Лыжами пользоваться нельзя: слишком мало снега между льдинами, надвинутыми друг на друга. В воздухе висит туман, и ничего разобрать невозможно – все вокруг одинаково бело. Неровности, впадины и промежутки между отдельными глыбами льда – все сливается под предательски тонким слоем снега; на каждом шагу проваливаешься в трещины и ямы и радуешься тому, что не переломал себе ноги. В поисках пути надо уходить далеко вперед то в одном, то в другом направлении, а когда, наконец, проход найден, возвращаться назад, чтобы тащить нарты. Таким образом, мы вынуждены проходить по многу раз один и тот же путь. Вчера, когда остановились, я уже совсем выбился из сил. Хуже всего то, что, быстро передвигаясь, мы забыли завести часы Йохансена; заметили это, только раскинув лагерь. Мои часы, когда я достал их, чтобы завести, к счастью, еще тикали: надеюсь, что они не отстают. В полдень температура-31,5 °C. Погода ясная, юго-восточный ветер скоростью 4 м/с. Лед становится хуже и хуже, и я начинаю раздумывать: стоит ли идти дальше на север?»
«Среда, 3 апреля. Вчера снялись с ночлега около 3 ч дня. Поверхность льда была превосходной, походу благоприятствовал юго-восточный ветер, который держался до конца дня. Лед довольно легко проходим. Мы хорошо подвигались вперед. Но после нескольких хороших полей старого бугристого льда опять начались неровные пространства, а потом пошли полыньи и ледяные хребты, как обыкновенно.
В полночь путь преградили торосы и недавно замерзшая полынья, на которой лед был так тонок, что по нему нельзя было идти. Чтобы пробраться вперед, предстояло сделать большой обход, и потому решили остановиться. Убили Руссена (вторую собаку) и разделили на двадцать шесть порций; однако восемь собак не стали его есть, и им пришлось дать пеммикана. Лед впереди, по-видимому, не сулит ничего утешительного. Эти торосы способны привести в отчаяние, и нет никакой надежды, что лед когда-нибудь станет лучше. В полдень я вышел сделать меридиональное наблюдение; оно показало, что мы находимся под 85°59 северной широты. Поразительно! Неужели не дальше? Мы напрягаем, кажется, все силы, а расстояние до полюса не уменьшается. Я всерьез начинаю сомневаться, что нам удастся сколько-нибудь значительно продвинуться на север. Расстояние до Земли Франца-Иосифа втрое больше того, которое осталось позади. А какой лед в том направлении? Едва ли мы можем рассчитывать, что он лучше и что, следовательно, наше продвижение туда окажется более успешным. К тому же надо принять во внимание, что очертания и протяжение этой земли нам неизвестны и возможны всякие задержки, не говоря уже о том, что мы можем не так уж скоро встретить дичь. Я давно уже понял, что по такому льду с нашими собаками самого полюса не достигнуть и даже не приблизиться к нему.
Если бы у нас их было побольше! Чего бы я сейчас не дал за собак, которые ждали нас в Оленеке. Придется повернуть назад – днем раньше или днем позже. Но не с большей ли пользой мы употребим время на Земле Франца-Иосифа, чем блуждая по этому плавучему льду? Мы имели полную возможность его хорошо изучить, и у самого полюса он вряд ли иной, чем здесь. Мы не можем надеяться пройти сколько-нибудь значительное расстояние прежде, чем время заставит нас повернуть назад. Нет, несомненно, нам нечего ждать дольше.
В 12 ч дня: – 29,4 °C; ясная погода, восточный ветер, скорость 1 м/с; в полночь -34,4 °C, тихо и ясно».
Меня все больше и больше занимала загадка: почему мы не подвигаемся к северу? На ходу я не переставал высчитывать и прикидывать в уме пройденное за прошедшие дни расстояние, но, сколько ни старался, приходил к одному и тому же выводу: если предположить, что лед неподвижен, мы должны были бы находиться дальше 86° северной широты. Вскоре для меня стало ясно, что лед движется к югу и что этот капризный, прихотливый дрейф, зависящий от ветров и течений, и есть самый злейший наш враг[239].
