слушал. Мансуров просто оттолкнул его.
Мансуров держался твердо, решительно. Вопрос об отъезде был наконец решен, и решен по-восточному. Вождь уступил своего внука за весьма приличную сумму. Уступил и дочь свою Шагаретт. Алексей Иванович заплатил за нее жене вождя и родной матери молодой женщины «цену молока». Договор еще на рассвете скрепили подписями и печатями старейшины племени джемшидов.
— Мирно, тихо, благородно, — сказал Аббас Кули. — Закрывает хлев ослиный даже тот, кто дружит с ворами. Все. Можно ехать.
Но уехать так просто не удалось. Великий вождь опять впал в истерику. Каменным изваянием застыла у двери безмолвная Шагаретт. Попискивал крутящийся под ногами визирь.
Вдруг вопли, крик, писк смолкли. Истерика неправдоподобно спокойно стихла. Да вроде и не было ее.
Обнимая внука за плечи, джемшид поднялся и сделал шаг к Мансурову.
— Мюршид! Великий, святой мюршид! Глаза и уши джемшидов. Его совет! Нужен его совет! Едем к мюршиду.
— Он мертв, ваш мюршид, — с отвращением сказал Мансуров.
— Он даст совет из могилы. Едем в Турбети Шейх Джам.
Вот оно затаенное, что слышалось в комедийных истерических кривляниях великого вождя, в мерцании мрачного огня глаз Шагаретт, в идиотском лепете визиря-толстяка! Как тут не заподозрить ловушку, какую — неясно, но опасную, скверную ловушку, на какую только способен прожженный интриган — вождь племени.
Но другого выхода не оставалось.
— Едем. Товарищ Алиев, заводите машину! У вас в Азербайджане говорят: «Запоздаешь — пропадешь».
Вождь на мгновение остолбенел. Он не ждал такого быстрого согласия.
А Шагаретт рванулась вперед, но сразу же остановилась, не зная к кому податься — к сыну ли, к мужу. Еще секунду, и она скажет… слова предостережения. Но молодая женщина вдруг прижала ладонь к приоткрытому рту и тихо застонала.
Значит, поездка задумана раньше. Значит, поездка представляет собой опасность.
— Едем? — сказал Мансуров. — Едем сейчас же! — И он посмотрел на Шагаретт. — Едем? — спросил он еще раз, но ответа не услышал. — Едем! — Он властно взял за руку сына. — Едем! Нас Алиев-друг прокатит с ветерком.
Ни минуты не хотел терять Мансуров. За автомобилем конным не угнаться по ровной, твердой, как стол, степи. А у мазара при разговоре, решающем разговоре, вооруженная орава всадников, фанатиков не нужна.
К удивлению Мансурова, у шатра стоял не только его «фордик». Рядом попыхивала мотором отличная легковая машина итальянской марки.
«Хитер ты, Джемшид. Ловко ты прячешь свои богатства. Ну, тем лучше. Но что это?»
Из-за шатра выкатился еще автомобиль, старенький, потрепанный, вызывающий улыбку, и даже не тем, что дверки, капот мотора его были раскрашены в самые ядовитые цвета, а тем, что в нем — четырехместном стареньком — набилось по меньшей мере с десяток пуштунов-аскеров в огромных чалмах и с длинными усами. Из этой «кучи малы» высунулась такая же чалмоносная усатая голова начальника уезда и прокричала:
— Хабар! Хабар! Новость!
— Садитесь ко мне в машину и рассказывайте! — Новая задержка никак не устраивала Мансурова. Он сел с пуштуном на заднее сиденье. Впереди устроил молчаливую, сумрачную, полную тревоги Шагаретт с сыном и приказал: — Жмите на все педали, Алиев!
Он вздохнул с облегчением. Степь дышала осенней прохладой. Позади зашумели моторы автомобилей. На это и рассчитывал Алексей Иванович. Вождь никак не мог упустить его с его драгоценной добычей. Ждать своих конников Джемшид, конечно, не пожелал.
Алексей Иванович наклонился через спинку сиденья и, слегка обняв Шагаретт за плечи, сжал их, чувствуя нежную, упругую плоть под ладонью, сказал:
— Ты знаешь дорогу. Подсказывай!
— Я знаю! Я буду говорить, — весело закричал мальчик. — Вон туда! — И он показал на далекие сиреневые горы.
— Лучше не ехать! — томно прошептала молодая женщина и не стесняясь притронулась губами к губам Алексея Ивановича. — Лучше не ехать.
— Ты знаешь что-то?
— Нет. Но отцу нельзя верить!
Он поцеловал ее.
— Он едет за нами. И машина его сильнее нашей. Лучше доедем до мазара. Тогда мы опередим всадников по крайней мере на сутки. Легче будет разговаривать.
Они поцеловались еще и еще. Он откинулся на сиденье и, с трудом сдерживая волнение, искоса посмотрел на пуштуна. Тот величественно отвернулся, и лишь по вздрагивающему усу видно было, что он не одобряет поведения своих спутников. «Тоже мне, юноша!» — говорил весь его напыщенный вид.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Из-под могильной плиты простонал череп: «Не стоит мир и единой соломинки».
Бобо Тахир
Из костей сложена эта крепость, плотью и кровью оштукатурена, старость и смерть, обман и лицемерие заложены в ней.
Джаммапада
Все в мавзолее выглядело приветливо после долгой каменистой дороги по бескрайним пространствам, тоскливым, пустынным, лишь кое-где поросшим тамариском. Даже багровеющие в отсветах заката, похожие на отдельно торчащие ломаные зубы дракона башни-караули примелькались и нагоняли печаль. Темные тучи ползли из-за далекого Копетдага и придавили долину тяжелым одеялом.
Потому и вызывали радость переливающаяся радужными красками гора, плоский купол над темной купой деревьев, строения караван-сарая. За ним сразу же начиналась аллея столетних кедров, длинная, уходящая в глубокое ущелье, с чисто выметенной песчаной дорожкой и кристально прозрачными ручьями по сторонам. У живительного водопада прислонился к отвесной гранитной стене небольшой гумбез, купол которого они видели за много километров со степной дороги.
Шагаретт тут же показала вделанный в стену святыни кусок черного сиенита с двумя продолговатыми углублениями, которые при желании можно было принять за следы голых человеческих ступней:
— Следы имама Резы… Того самого, у которого золотой купол в Мешхеде. За эту чепуху мы брали с паломников, то есть за показ, немало… Ах-ах, не слушай, мой мальчик. — И, посмотрев на Мансурова, добавила: — Ах-ах! Непедагогично. Впрочем, у вас ребят отучают от… суеверий. И что там говорить! В этом мазаре за год бывали тысячи. А за вход в пещеру — там есть пещера — брали по туману с головы паломника.
— А что в пещере?
— Ничего… Хайоли. Воображение!
— Паломники платили за воображение! Отлично.
— Господин мюршид копил золото. Больше всего на свете он любил золото. Вот, Алеша, можешь посмотреть, где я жила все эти годы. И ты ни разу не вспомнил обо мне. Так и не приехал. Любил бы — приехал. — Она нежно взяла его под руку и искательно поглядела ему в глаза.
Чудовищность ее упреков потрясала. Получалось, что виноват он. Шагаретт отдала шейху мальчика. Шагаретт ушла тогда из Мазар-и-Шерифа.
— Ты не знаешь, Алеша, что за чудовище был мюршид! — Она распахнула дверцу небольшой худжры. Оттуда хлынули густые, сладковатые запахи. — О, — воскликнула она, — мюриды пребывают в
