— Бери машину, поезжай на аэродром и оттуда — самолетом в Аушвиц.
— Зачем? — удивился тот. — Нам рабочая сила не нужна.
— Проверь всех русских. Точнее, их тела. — Скорцени говорил жестко; обычно он так отдавал приказы. — Привезешь сюда одного-двух с наколками. К утру должен вернуться.
— А зачем в Аушвиц? У нас здесь, под боком, тоже лагерь имеется.
— Там выбор больше. И смотри, чтобы на телах заключенных было что-то особенное, характерное. Советское. Понял?
Радль растянул рот в ухмылке:
— Так точно.
— Кстати, предупреди руководство лагеря, что возвращать никого не будем. Нашему стрелку понадобятся живые мишени.
— В таком случае, Отто, тебе придется им звонить. Или писать прошение. Ты. же знаешь администрацию в наших лагерях.
Скорцени выругался: куда ни кинь взгляд, всюду сплошные бюрократы и буквоеды.
* * *
Гизевиус сидел в летнем кафе под навесом. Перед ним стояла чашечка кофе, слева от нее лежала развернутая свежая газета. Два дня уже прошло, как он в Швейцарии, а ощущение страха, что вот-вот на город обрушится армада самолетов и начнет сбрасывать бомбы, не покидало его. Прохода по улицам, он первым делом высматривал таблички с надписями, какая из сторон улицы больше подвержена бомбовым ударам. Такие надписи спасали жизнь сотням берлинцев. Здесь же все передвигались как хотели: неторопливо, размеренно, со спокойными умиротворенными лицами. Таких лиц Гизевиус не видел в Берлине. И летних кафе там тоже не осталось…
— Хайль Гитлер.
Гизевиус в испуге вскинул голову. В горле вмиг пересохло. Мужчина, доставивший его в Берн и сидевший на переднем сиденье, присел на свободный стул напротив. Широкая улыбка открывала крупные, белые зубы.
— Чего вы так испугались? Мы в демократической стране. Здесь можно говорить все, что угодно.
— И тем не менее я бы так откровенно не высказывался. — Гизевиус бросил взгляд по сторонам. Вроде бы никто на них внимания не обратил.
— Свои поучения оставьте для потомков. Что мне передать шефу?
— Тот человек согласен на встречу.
— Где?
— В Цюрихе. Точное место он укажет дополнительно. Дату и время назначает шеф.
— Что требуется от нашей стороны?
— Сказка о Лондоне. Так сказал этот человек.
— Отлично. Как с вами можно срочно связаться?
Гизевиус протянул заготовленный небольшой листок:
— По этому номеру телефона. Сообщаете информацию, и ее тут же передадут мне.
— А если мы отследим звонок? — ухмыльнулся мужчина.
— На здоровье. Это частная линия. На связи сидит старушка. Телефон работает только до встречи. Если с бабулей что-то произойдет, сказка останется нерассказанной. Вы хотите сидеть в концлагере?
Мужчина поднялся и не прощаясь покинул кафе. Впервые за последние несколько суток «Валет» почувствовал себя счастливым человеком.
* * *
Старков увидел Фитина издалека. Тот сидел на скамейке и в ожидании подчиненного чертил прутиком по земле. Наступал вечер. Людей на набережной наблюдалось считанные единицы. Да и те спешили по своим делам. Показав документы патрулю, Глеб Иванович подошел к начальнику и протянул руку для приветствия.
— Насколько я понял, — начал первым Старков, — у нас неприятности. А судя по тому, что ты вызвал меня сюда и срочно, неприятности крупные.
— Ох, Глеб Иваныч, не знаю даже, как и сказать…
— А ты, Паша, говори как есть. Тогда мне станет понятно, что делать дальше.
Фитин кинул взгляд по сторонам, затем сказал:
— Хозяин хочет устроить второй тридцать седьмой.
— Опять? Над кем теперь?
— Жуков, Рокоссовский, Кузнецов… Да их там целый список.
— Любопытно. — Старков тоже окинул окрестности своим профессиональным взглядом. Нет, вроде «топтунов» не видно. — Впрочем, ничего удивительного. Жуков сейчас в войсках пользуется большим авторитетом. Хозяин этого не Любит. Так что чего-то в этом роде следовало ожидать.
— Может быть. Но сейчас не то время. Страна не переживет второй такой год.
— Наша страна все что угодно пережить способна. Тем более сейчас, когда дорога на Запад открыта.
— Возможно, ты прав, — вздохнул начальник внешней разведки. — Но это еще не всё, Глеб Иванович… — И Фитин рассказал Старкову о совещании у Сталина.
Старков минут пять переваривал полученную информацию, пока не пришел к некоторым умозаключениям.
— Выходит, — заговорил он, — нам вновь оказано недоверие. История повторяется. И кто метит на твое место?
— Понятия не имею.
— Ну, судя по тому, как на тебя обрушился Молотов, скорее всего его особа и придет в твой кабинет. Впрочем, какая разница. — Старков достал платок, на всякий случай. — Только запомни, Паша, я у наших уже сидел. И снова в тюрьму не пойду. Ты как хочешь, а я сделаю все, чтобы остаться на свободе.
— Что делать будем, Глеб Иваныч? — Фитин с надеждой посмотрел на старого товарища. — Понимаешь, я когда от него выходил, земля из-под ног уплывала. Страшно. — Голос начальника разведки звучал обреченно.
— Сразу не расстреляют, Паша. Они явно готовят новое судилище, — неожиданно пришел к выводу Глеб Иванович. — Заранее подбирают факты, подтасовывают. Сколько дней прошло со дня покушения? Четыре. Всего четыре… А у них уже имеется информация о настроениях среди бойцов Красной армии. И слова генералов запротоколированы. И это за четыре-то дня?! Чует мое сердце, Паша, они еще до немцев, до их заговора свой замысел реализовывать начали.
— И Абакумов играет первую скрипку? — Фитин попытался уловить мысль Старкова.
— Нет, Паша. Первую скрипку играет САМ. Абакумов подпевала.
Фитин опустил голову. Когда Глеб Иванович подошел, то вроде как легче стало. Мысли пришли в нужное состояние. А теперь к генералу снова вернулось чувство страха и обреченности. Расстреляют. Они его расстреляют. И всю семью. Или арестуют. Отправят по этапу. Лучше по этапу. Хоть какая-то надежда на жизнь. А может, жену, детей, мать-старуху не тронут? Обойдутся им одним? Не изверги же они, в конце концов? А может, он вообще напрасно паникует? Ну, переместят на другое место… Или на фронт отправят… Он горько усмехнулся: как же, отправят. На тот свет. И без всякой амнистии.
А Глеб Иванович, помолчав несколько минут, произнес:
— Самим нам с Хозяином не справиться. Силы не те. А вот если заговор генералов и впрямь устроить, то, глядишь, и останемся на коне.
— Ты что такое говоришь-то, Глеб Иваныч?! — в глазах Фитина заскакал огонек неподдельного страха.
— А ты меня зачем позвал?
— Как зачем? Обсудить положение. Может быть, придумать какой-то выход.
