раньше и в других частях света. Но этого не произошло. Узкий фокус Норта, Уоллиса и Вайнгаста на Англии, Франции и США заслоняет повсеместное распространение того, что они называют "условиями на пороге" - верховенство закона, распространяющееся даже на элиту, вечно живые институты, укрепление монополии государства на насилие. Подобные условия характерны для множества обществ, от древнего Израиля до Римской республики, Китая эпохи Сун и Японии Токугава, но ни одно из них не пережило Великого обогащения.⁴ Альфред Рекендри отмечал, что именно такие условия характерны для Веймарской Германии, которая потерпела крах из-за отсутствия этики.⁵ В новейшей истории с более широким охватом, чем Англия, Франция и США, редактор тома Ларри Нил, тем не менее, предлагает определение "капитализма" как (1) права частной собственности, (2) контракты, имеющие силу для третьих сторон, (3) рынки с реагирующими ценами и (4) поддерживающие правительства.⁶ Похоже, он не понимает, что первые три условия были применимы к каждому человеческому обществу. Их можно найти и на рынках майя доколумбовой эпохи, и на торговых собраниях аборигенов. "Капитализм" в этом смысле не "возник". Четвертое условие, "поддержка правительств", - это именно доктринальный переход к laissez faire, характерный только для северо-западной Европы. В результате "поднялась" не торговля как таковая, а проверенные торговлей улучшения. Идея равенства свободы и достоинства для всех людей вызвала, а затем и защитила поразительный материальный, а затем и духовный прогресс. Решающее значение в Европе и ее ответвлениях имела новая экономическая свобода и социальное достоинство разросшейся буржуазной части простолюдинов, побуждаемая после 1700 г. в Англии и особенно после 1800 г. в более широких масштабах к массовым улучшениям, к открытию новых способов ведения хозяйства, проверенных все более свободной торговлей.
Второй элемент, всеобщее достоинство - общественное почитание всех людей - был необходим в долгосрочной перспективе, чтобы побудить людей к новым профессиям и защитить их экономическую свободу. В качестве контрпримера можно привести европейское еврейство вплоть до 1945 г., постепенно освобождавшееся для работы в Голландии в XVII в., в Великобритании в XVIII в., в Германии и других странах позднее. С юридической точки зрения, от Ирландии до Австрийской империи к 1900 г. любой еврей мог получить любую профессию, взяться за любую новаторскую идею. Но во многих частях Европы ему так и не была предоставлена вторая, социологическая половина поощрения к совершенствованию, достоинство, которое защищает свободу. "Общество, столкнувшись с политическим, экономическим и юридическим равенством евреев, - писала Арендт, - совершенно ясно дало понять, что ни один из его классов не готов предоставить им социальное равенство. . . . Социальными изгоями евреи становились везде, где они переставали быть политическими и гражданскими изгоями"⁷ Действительно, Бенджамин Дизраэли стал премьер-министром Великобритании в 1868 г., Льюис Уормер Харрис был избран лорд-мэром Дублина в 1876 г., а Луис Брандейс стал помощником судьи Верховного суда США в 1916 г. Однако в Германии после 1933 года мало кто из врачей и профессоров-неевреев сопротивлялся изгнанию евреев из своих рядов. Евреи были недостойны. В большинстве стран христианства - за некоторым исключением в США и Великобритании, а также в Дании и Болгарии - они были политическими и социальными изгоями.
Свобода и достоинство для всех простолюдинов, конечно, были двусторонним политическим и социальным идеалом, и не без изъянов. В истории много хитроумных ходов, надуманных коридоров. Свобода буржуазии на авантюры сопровождалась свободой рабочих, когда они, получив право голоса, принимали губительные для роста растений постановления, а социалистическая клика их подбадривала. А достоинство трудящихся уступало место высокомерию успешных предпринимателей и богатых рантье, которых подбадривала фашистская клика. Такова обычная напряженность либеральной демократии. И таковы же зачастую озорные догмы клерикалов.
Но впервые, слава Богу, благодаря левеллерам, а затем Локку в XVII веке, Вольтеру, Смиту, Франклину, Пейну, Воллстонкрафту и другим передовым мыслителям XVIII века, простые люди, как рабочие, так и начальники, стали освобождаться от древнего представления об иерархии, о натурализации власти благородного джентльмена над hoi polloi. Еще Аристотель говорил, что большинство людей рождается для того, чтобы быть рабами. "Епископ (и святой) Исидор Севильский в начале VII века говорил, что "тем, кто не годится для свободы, [Бог] милостиво даровал рабство"⁹ Так было с первых времен оседлого земледелия и собственности на землю. Унаследованное богатство долгое время считалось безупречным по сравнению с заработанным, в отношении которого витало подозрение.⁰ Вспомним Южную Азию с ее древними кастами, где самые трудолюбивые находились в самом низу. А еще дальше на восток - конфуцианская традиция (если не во всех деталях повторяющая идеи самого Учителя Куна), в которой подчеркивались пять отношений: правитель - подданный, отец - сын, муж - жена, старший брат - младший и - единственное из пяти отношений, в котором нет иерархии, - друг - друг. Аналогия с королем как отцом нации и, следовательно, "естественным" превосходством управляла политической мыслью на Западе (и на Востоке, и на Севере, и на Юге) вплоть до Гоббса. Английский король Карл I, которого Гоббс одобрял, сформулировал не что иное, как универсальное и древнее понятие, когда, как я уже отмечал, в своей речи с эшафота в 1649 году заявил, что короли и подданные категорически различны.¹¹¹
Но аналогия естественных отцов с естественными королями и естественными аристократиями постепенно стала казаться некоторым более смелым мыслителям менее очевидной. Излияния эгалитарных настроений, подобные тем, что произнес Иисус из Назарета около 30 г. н.э. ("Как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, так сделали Мне"), время от времени сотрясали все сельскохозяйственные общества. Но начиная с XVII века эти сотрясения стали непрерывными, и вплоть до настоящего времени они представляют собой раскатистое землетрясение равенства всех людей.
В XIX веке в Европе (если еще не в Болливуде) древний комический сюжет о том, как молодые влюбленные забавно дурачат старика или трагически уязвляют его, угас, поскольку человеческий капитал, воплощенный в молодых людях и принадлежащий им, заменил в экономическом господстве земельный капитал, принадлежащий старикам. Даже патриархат, то есть царственность отцов, стал трепетать, пока в наши дни большинство американских детей безнаказанно не бросают вызов своим отцам. За четыре стиха до стиха из книги Левит, который обычно приводится для осуждения гомосексуалистов, их предполагаемый автор Моисей повелевает, что "всякий, проклинающий отца своего или мать свою, должен быть предан смерти" (20:9). Этот стих приговорил бы к побиванию камнями большинство американских подростков, а также гомосексуалистов и тех, кто смешивает шерстяную ткань с льняной или не принимает ритуальную ванну после менструации.
В своем долгом и кропотливом развитии безумная идея о достоинстве
