— В погребе?
— Конечно же, нет. В лесу.
— Ну а в таверну он зачем вселился? — говорю. — Сидел бы себе под родной корягой… какого, спрашивается… — чуть не сказал «лешего», но вовремя сообразил, что зверушка наша как раз разновидностью лешего и числится.
— Наверное, «Старого оленя» построили на его земле, — задумчиво говорит Дара. — Быть может, как раз на месте той самой родной коряги. Сергей, воррохи очень привязаны к месту, которое считают своим.
— Чего ж тогда он столько лет эту таверну терпел? — спрашиваю. — Явно ведь не в прошлом году ее тут соорудили, да и не в позапрошлом тоже.
— Таверна стояла лет тридцать, а то и полвека, — улыбается Дара. — Сергей… ты же видишь, какой трусишка этот воррох. Должно быть, он копил отвагу крупица к крупице, до-олго.
Я как представил себе: пятьдесят лет сидеть в какой-нибудь норе и храбрости набираться… да по сравнению с ним любой заяц — рыцарь без страха и упрека!
— Убедила, — говорю. — Такой «герой» нам в попутчики са-авсем без надобности!
* * *
То, что идея насчет фургона была совершенно гениальна, я решил примерно к полудню четвертого дня путешествия.
До полудня она мне просто хорошей казалась. А вот как прикинул время… да вспомнил, какие дивные ощущения в этот же час четыре дня назад испытывал — сразу захотелось нашему фургончику троекратное «ура» проорать.
Верхом было быстрее, спору нет. Но, как я текущую боевую задачу понимаю, скрытность перемещения нам важнее скорости этого самого перемещения. И двое верховых, один из которых в седле держится малость получше собаки на заборе, а второй при более-менее детальном рассмотрении вовсе не на парня похож, — такие запросто могут не только интерес вызвать, а и целую сенсацию. Нездоровую. Впрочем, нам сейчас любые сенсации без надобности — хоть здоровые, хоть с приставкой «не».
А с другой стороны: верхом, конечно, получается иногда гнать в стиле товарища шевалье Д'Артаньяна. При условии, что лошадь и задница седока в одной кузнице откованы. Ну а фургоном рулить, в смысле править, можно и поочередно.
Вот и сейчас — я на передке, а ее высочество позади в плащ завернулась и спит себе, тихо и сладко.
И выглядит во сне, что характерно, совсем девчонкой.
Забавно. Мы с ней за эти дни разговаривали вроде бы и не так уж мало — но ни о чем. По крайней мере, толком я о ней как раньше ничего не знал, так и сейчас. А ведь казалось бы — разведчик, то есть боец, к добыванию информации специально приспособленный.
Только что-то эта самая специальная приспособленность о принцессу раз за разом осечку дает.
Огорчаться или, еще чего хуже, злиться из-за этого я, впрочем, ничуть не собирался. Раз девушка на откровенный разговор идти не желает — значит, пока так тому и быть. Подождем. Мы не гордые… мы — терпеливые.
Тем более, что мысль одна на этот счет — отчего Дарсолана так старательно делового разговора избегает — у меня была.
Может, и глупая — но, глядя на принцессу, я решил, что Дара просто-напросто хочет хоть на миг обо всем забыть! «Обо всем» — в смысле королевских обязанностей, ну и пророчествах, великой миссии, последней надежде и так далее. Забыть — и стать той, кого принцесса уже черт-знает сколько держала взаперти где-то в глубине себя и лишь изредка одним глазком наружу выглянуть позволяла.
Стать просто Дарой. Просто девчонкой неполных восемнадцати лет от роду, которой не надо с утра до ночи о судьбах королевства размышлять. А надо — улыбаться рассвету и закату, пению птиц в лесу, запаху трав… смеяться беззаботно… спрыгнуть с фургона лишь затем, чтобы нарвать целую охапку лесных цветов… а заодно перемазаться в землянике.
Она ведь за эти четыре дня фразу: «мне с тобой хорошо» сказала раз двадцать. Но так и не объяснила — почему.
Принцесса.
Я даже начал потихоньку подозревать, что причин, — по которым она именно меня в сопровождающие выбрала, — имелось в наличии больше, чем одна. И среди прочего, не последней струной — то, что для меня «принцесса» это не чего-то сияющее в недосягаемых высотах. Эмпиреях заоблачных… как старший лейтенант Светлов говорит. Для меня она была Дарой… и с каждым днем — все больше.
Потому я и не торопил ее. В конце концов… отпуска нет на войне, это еще товарищ Киплинг верно заметил, но Дара свой отпуск заслужила, думаю, больше многих иных.
А еще — мне ведь с ней тоже хорошо было.
Это ведь на самом деле здорово — ехать вдвоем с хорошей девушкой. И хоть я и не герой ее романа — а оно мне и сто лет не нужно, благо своя героиня имеется, — а все равно… просто приятно. Романтично, вот. А мне за последние три года как-то маловато романтики выпадало. Все больше бомбы-снаряды-мины-пули на буйну голову сыпались.
До войны я влюбиться не успел. Так уж сложилось… хоть и заглядывался на девчонок не меньше прочих, но вот ту, единственную и неповторимую, так и не высмотрел.
Вернее, был один вариант — но там без меня было все прочно, надежно, глубоко и беззаветно… осенью они свадьбу играть хотели.
Ну и плюс к тому — я в университет поступать готовился. Соответственно, время тратил на учебники, а не на танцплощадки. Эх, кабы наперед знать, что зря. Что я трижды позабуду так старательно заученные формулы, теоремы и доказательства… черт, я ведь даже разговаривать, да что там разговаривать — думать по-иному начал!
Потом, уже на фронте, я долго завидовал тем, у кого фотокарточка любимой была. Особенно — кому в подарках из тыла попадалась. Глупость вроде бы — но так порой хотелось, чтоб и на тебя чьи-то бумажные глаза с любовью смотрели. И чтобы кому-то можно было написать… нет, даже не написать, а просто вложить газетную вырезку со стихом… жди меня и я вернусь, только очень жди.
А потом я попал сюда, в этот мир, и встретил рыжую. Кару. Карален Лико.
И она стала для меня всем.
Правда, история любви нашей была от романтики далековата. Куда больше на хронику боев похожа. И дарил я ей не букеты, а пистолеты… вернее, один пистолет, «П-38».
Сейчас же, с Дарой… это совсем по-другому шло.
Словно какой-то здешний волшебник взмахнул своей палочкой и р-раз — срезал мне три последних года. И на месте старшего сержанта дивизионной разведроты Сергея Малахова очутился десятиклассник Сережка. Который «вальтеры» девчонкам дарить не умел, да и сам из них стрелять толком не умел — в тире нашем одни винтовки были.
Десятиклассник Сережка Малахов, который видел взрывы только в кино и не слышал, как воют бомбы. Который еще никого в своей короткой жизни не убил.
Сережка, который в пятницу, двадцатого, жестоко подрался с Васькой Гатошиным из второго подъезда. Мы с ним после долго ползали на четвереньках, просеивая песок в поисках пуговиц от рубашек — у меня был заплывший глаз и кровавое пятно под носом, а правое ухо Васьки было раза в два больше левого. Смешно — я совершенно не помню, из-за чего мы дрались тогда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
