Он встал, подошел к окну, усмехнулся и погрозил пальцем:
— Подглядывать нехорошо. В таких делах третий — лишний... — и задернул штору.
А названная третьим лишним ничего не могла возразить, потому что это была в самом деле комнатная герань, поразительно любопытное растение, жившее в простом некрашеном глиняном горшке на подоконнике. Земля в нем выгибалась полусферой, стекая от глиняного обода, и казалось, что растение стоит на сцене мертвого античного театра, холодного, покрытого пылью тысячелетий, и, заламывая иссохшие руки, представляет публике финал какой-то трагедии.
* * *
Потом они долго лежали обессиленные, тупо глядя в потолок.
— Кстати, а куда ты дел мои вещи? — подала голос Бася. — Ну, те...
— Сжёг их во дворе.
Правильно, подумала она, чулок старой, пропахшей бензином кожи, из которого ты выползла, лучше всего сжечь.
— А теперь расскажи, — нарушил он молчание. — Я много слышал разных историй. Но в первый раз сталкиваюсь с тем, чтобы человек оформил заказ на самого себя.
— Все так сложно... Не знаю, поймешь ли ты. — Она надолго умолкла. — Ладно, расскажу... Только имей в виду, что это история другой женщины — той, чьи вещи ты сжег во дворе.
Это был один из тысяч типичных студенческих браков, говорила она, поженились на третьем курсе. Митя — провинциал, он из тех упорных ребят, что сами прокладывали себе дорогу в этом не верящем слезам городе. Комитет комсомола, само собой, дававший возможность зацепиться в институте, работа на кафедре, потом уход в никуда: тогда только-только начинали шевелиться первые кооперативы. И в итоге к тридцати семи годам — хорошая семья, своя хорошая крепкая фирма, четырехкомнатная квартира на Сретенке...
— А где мы сейчас? — спросил Б. О.
— Это мамина квартира, мама умерла пять лет назад. Ну, да это несущественно. Так вот, Митя — он типичный self made man*[2], и он врос по самые плечи в своё дело, сидел в нем двадцать четыре часа в сутки, а та женщина... Она была дома и понемногу превращалась в типичную японскую жену.
— Японскую?
— Ну, точнее сказать, в этот тип: японские мужья работают на износ и наживают себе ранние инфаркты, а японские жены сидят дома, занимаются живописью, икебаной и почитывают поэтические сборники. Ну так на то они и японки, Восток — дело тонкое. Слишком для той женщины тонкое, и потому прошлой зимой в Труа-Валле в маленьком шале кое-что происходило: ужин при свечах, французское вино в бокалах — как кровь, напротив нее загорелый паренек, с которым всю неделю катались на лыжах, у него бархатные глаза и трогательная детская ямочка на щеке...
— Русский? Откуда он там взялся?
— Оттуда, откуда почти четверть теперешних тамошних лыжников, из Москвы... Так вот, перед отъездом на отдых эта женщина решает купить новые лыжи — что-нибудь свеженькое, из последних коллекций, — они с мужем едут в одну небольшую фирму, торгующую горными лыжами, знакомятся с ее хозяином, обаятельным, симпатичным человеком. Со временем сходятся поближе, обмениваются визитами, — словом, завязываются нормальные дружеские отношения, а за неделю до отъезда у Мити появляется срочная работа — ей придется ехать одной. Почему одной? Их новый знакомый тоже собирается в эти края — налаживать связи с местными отелями.
И они едут — катаются, отдыхают, радуются жизни. Как-то раз, не уследив за временем, задерживаются на горе. Часть подъемников выключена, придется спускаться в Мерибель, а оттуда добираться до Торанса на такси... Это морока. По счастью, подворачивается выход из положения — у хозяина шале, куда они частенько заворачивали передохнуть и выпить пива, день рождения, он приглашает.
И все складывается замечательно: ужин при свечах в веселой французской компании, хорошее вино. Она понимает, что слегка перебрала, приятель вынужден отвести ее в спальню. Это было первый раз за всю жизнь. Потом в Москве с ним изредка встречались... Все так банально, как в анекдоте: возвращается муж из командировки, а жена... Все было поправимо, мы же современные люди, тем более что между нами в самом деле ничего не было, кроме этой маминой постели, но Митя... Он с тех студенческих лет очень изменился внешне, но внутри остался прежним непробиваемым провинциалом. Неделю он пил на даче.
Она знала и говорила себе: пусть, мужикам иногда такие запои идут на пользу... А в воскресенье вечером позвонили из дачного поселка. Пожар...
— Как? — вздрогнул он. — Пожар?
— Да, приезжает она уже на пепелище, пожарные скатывают свои шланги, и один из них говорит: дело привычное, улегся в постель, закурил... Потом следователь подтвердил: так оно, скорее всего, и было, эксперты не обнаружили никаких следов поджога, совершенно никаких.
Ну вот, а когда отошли за спину две самые тяжелые недели — похороны, поминки, девять дней, — эта женщина вдруг чувствует, что начинает заболевать... Нет-нет, днем она в порядке, но по ночам ее преследует маниакальное ощущение кошмарной вины, и это продолжается до тех пор, пока в один прекрасный момент она не встречается на кладбище с человеком, который, как ей казалось, все может устроить. Деньги у Мити были — ей хватило оплатить заказ.
— К чему такие сложности?
— О, это отдельная история.
Она поведала историю одной восьмилетней девочки с кошачьим именем. Девочка бежит через дорогу за ускользнувшим во время игры в "вышибалу" мячом и попадает под машину, у нее травма головы, очень серьезная, почти гибельная. Полгода она лежит пластом в Филатовской, но как-то выкарабкивается, и иногда по ночам ей мерещится, что за чертой она уже побывала... Да-да, в каком-то бесконечном коридоре, лишенном звуков, запахов и движений света.
— Я пробовала справиться сама... Три раза усаживалась в горячую ванну — думала резать вены. Но в самый последний момент понимала, что не могу. Вдруг вставал перед глазами этот кошмарный коридор без звуков и запахов, совершенно пустой. — Она долго молчала. — Я не могу сама сделать этот шаг. Потому и наняла тебя. Чтобы ты меня подтолкнул. Легонько, в спину... — Она села, обхватила колени руками и замерла, глядя на лежавшего рядом Б. О. — Никогда бы не подумала, что придется гулять по кабакам с киллером. И лежать с ним в одной постели.
— Я не киллер, — глухо отозвался он и после долгой паузы добавил: — Так как, говоришь, называлась та лыжная фирма?
2. Маленький шедевр в жанре пожараУдар был мощным и хлестким, пришёлся прямо в левый висок. Прежде чем погрузиться в вязкий сумрак, Б. О. успел подумать, что крайне легкомысленно оставил этого огромного, как шкаф, охранника у себя за спиной.
Впрочем, ничто не говорило о том, что событий могут развиваться настолько энергично. Он зашел в этот спортивный магазинчик, потолкался в демонстрационном зале, потом подошел к одному из продавцов и сказал, что хотел бы переговорить с хозяином — у него есть кое-какие коммерческие предложения.
В сопровождении охранника он прошел в размещавшийся за торговым залом офис. Молодой человек приятной наружности сидел за широким рабочим столом, заваленным бумагами, и, энергично жестикулируя, разговаривал по телефону.
А он в самом деле симпатяга, отметил про себя Б. О.
Через минуту симпатяга бросил трубку и поднял на него усталый взгляд:
— Вы по делу или так, посмотреть пришли?
— По делу, разумеется. Я на минуту. Мне, собственно, нужны хорошие горные лыжи,
— Какие именно?
— "Лакруа".
Хозяин кабинета присвистнул.
— Ничего себе запросы! Да обладателей этих раритетов в нашей стране по пальцам пересчитать можно... — Он смерил Б. О. оценивающим взглядом. — А зачем вам эта редкость? Вы поклонник дорогой экзотики?
— Да нет, — мягко улыбнулся Б. О. — Просто моя хорошая знакомая катается на таких. Хочу составить ей достойную пару.
— Кто такая? — задумчиво склонив голову набок, спросил симпатяга. — Людей с таким оборудованием я должен знать.
Б. О. тщательно и подробно описал внешность Баси.
Молодой человек по ходу его рассказа все больше мрачнел. Он сосредоточенно покусывал нижнюю губу, косясь на телефонный аппарат. Наконец он поднял глаза и, глядя через плечо Б. О., медленно моргнул.
В следующую секунду Б. О. почувствовал, будто в виске его разорвался фугас.
Очнувшись, он нашел себя сидящим в кресле у стола. Тряхнул головой. Этот неосторожный жест отозвался острой болью.
— Катись отсюда, — холодно заметил симпатяга. — Сам дойдешь или тебе помочь?
Б. О. с трудом поднялся. Голова шла кругом. Осторожно ступая, он направился к двери, постоял, прислонившись лбом к косяку, тяжело вздохнул и повернулся.
— Ты совершил большую ошибку, — тихо, с чувством искреннего сожаления произнес он.
— Да? — расплылся в улыбке молодой человек. — И какую?
— Меня нельзя бить. Один мой приятель очень болезненно переносит такого рода выпады против меня.
