друг, – а его такой подход бесил. С Нэнси он мог притаскивать домой целый оркестр, и она, как хорошая итальянская жена, никогда не жаловалась, наоборот, каждый получал от нее тарелку спагетти».
В 1953‑м, спустя почти два года супружества, Синатра и Ава Гарднер развелись. Мать Синатры, говорят, пыталась их примирить, но если Ава была готова, то Фрэнк – нет. Он начал встречаться с другими женщинами. К тому времени положение изменилось: где-то в этот период Синатра, судя по всему, превратился из юноши-певца, актера в моряцких костюмчиках, в мужчину. Пожалуй, еще до того, как он получил в 53‑м «Оскара» за роль в «Отныне и во веки веков», засверкали вспышки его былого таланта: в записи «The Birth of the Blues[26]», в его выступлении в ночном клубе «Ривьера», которым восторгались все эксперты по джазу. К тому же тогда набрали популярность долгоиграющие пластинки, в противовес трехминутному стандарту – и концертный стиль Синатры, с «Оскаром» или без, прекрасно отвечал новой тенденции.
В 1954 году Синатра, вновь полностью сосредоточившийся на своем таланте, стал «Певцом года» по версии журнала Metronome; позже его назвали лучшим радиодиджеи в опросе новостного агентства UPI – Синатра обошел самого Эдди Фишера, того самого, который теперь в Лас-Вегасе допел «Звездно-полосатый флаг» и вылез за канат, чтоб освободить место боксерам.
Флойд Паттерсон гонял Клея по рингу в первом раунде, но достать не мог, и дальше уже стал игрушкой в руках Клея; в двенадцатом раунде бой закончился техническим нокаутом. Через полчаса почти все забыли про бой и либо сосредоточились на игорных столах, либо встали в очередь за билетами на концерт «Дин Мартин – Синатра – Бишоп» на сцене «Sands». Представление, в котором обычно участвует и Сэмми Дэвис-младший, но сейчас его в городе не было, состояло из нескольких песен и массы шуточных номеров: очень неформальных, очень специфических и зачастую на этнические темы. К примеру, Мартин со стаканом в руке спрашивает Бишопа: «Знаешь, что такое “жидо-джитсу”?» А Бишоп, играющий роль еврея-официанта, предостерегает двоих итальянцев: «Берегитесь, у меня своя крыша – мациози».
После окончания шоу в «Sands» толпа друзей Синатры, которая теперь насчитывала человек двадцать, – к ней примкнули Джилли, прилетевший из Нью-Йорка, спортивный обозреватель Джимми Кэннон, Гарольд Гиббонс, чиновник из профсоюза дальнобойщиков, который, возможно, займет место Хоффы[27], если того посадят, – расселась по машинам и единым кортежем двинулась в другой клуб. На часах три: ночь в самом разгаре.
Компания остановилась в «Сахаре», заняла длинный стол у задней стены и все стали слушать маленького плешивого комика по имени Дон Риклз, пожалуй, самого язвительного из всех комиков страны. Его юмор так груб и так безвкусен, что никто не обижается; слишком оскорбителен, чтобы оскорблять всерьез. Заметив среди публики Эдди Фишера, Риклз начал высмеивать его как любовника: мол, ничего удивительного, что он не совладал с Элизабет Тейлор. Когда два бизнесмена признались, что они египтяне, он прицепился к ним по поводу политики их страны в отношении Израиля. Об одной даме, сидящей за столиком с мужем, Риклз настойчиво предполагал, что она на самом деле проститутка.
Завидев Синатру со свитой, Дон Риклз буквально расцвел. Указывая на Джилли, завопил:
– Каково быть трактором Фрэнка? Да-да, Джилли всегда прет впереди и расчищает ему дорогу. – Потом переключился на Дюроше: – Ну-ка, Лео, покажи Фрэнку, как ты стелешься!
И, наконец, сосредоточил внимание на Синатре: и про Мию Фэрроу не забыл упомянуть, и про то, что Синатра носит парик, и про то, что как певец он весь вышел, а когда Синатра засмеялся и за ним остальные, Риклз показал на Бишопа:
– Джои Бишоп всегда смотрит на Фрэнка, чтобы понять, когда смеяться.
Когда Риклз рассказал несколько еврейских анекдотов, Дин Мартин встал и выкрикнул:
– Что ты все про евреев и ни слова про итальянцев не скажешь?
– А чего про них говорить? – отбрил его Риклз. – Они годятся только на то, чтоб мух сгонять с нашей рыбы.
Синатра опять засмеялся, и все за ним, а Риклз продолжал в том же духе еще почти час, пока Синатра не встал и не заявил:
– Ну ладно, с меня хватит, я пошел.
– Сиди и молчи! – рявкнул комик. – Мне приходилось терпеть твое пение…
– Ты это кому говоришь? – крикнул Синатра.
– Дику Хеймсу[28]!
Синатра покатился со смеху, но тут Дин Мартин схватил бутылку виски, вылил себе на голову, намочив смокинг, и забарабанил кулаками по столу.
– Кто бы мог подумать, что заика станет звездой? – изрек Риклз.
– Погоди, – крикнул Мартин, – я хочу сказать речь!
– Заткни глотку!
– Нет, Дон, я хочу тебе сказать, что ты великий комик, – настаивал Мартин.
– Ну спасибо, Дин – отозвался Риклз, явно польщенный.
– Но мимо меня не ходи, – сказал Мартин и рухнул на стул. – Я пьян.
– С этим не поспоришь, – согласился Риклз.
В четыре утра Фрэнк Синатра увел свою свиту из «Сахары»; многие ушли прямо со стаканами, полными виски, допивали уже на улице или в машинах. Так и вернулись в игорный зал «Sands». Народу там все еще было полно, рулетки вертелись, игроки в кости гомонили в дальнем углу.
Фрэнк Синатра, держа в левой руке стакан бурбона, шел через толпу. В отличие от многих друзей, он выглядел безупречно: смокинг не помят, на ботинках – ни пятнышка. Похоже, он никогда не теряет достоинства и самоконтроля, как бы ни был пьян и сколько б ни провел без сна. Не в пример Дину Мартину, он никогда не шатается при ходьбе, а в отличие от Сэмми Дэвиса – не танцует в проходах и не залезает на столики.
Где бы ни находился Синатра, частично он всегда где-то далеко, и на какую-то толику, пусть малую, всегда остается Il Padrone. Даже сейчас, поставив стакан на стол для блэк-джека и глядя на крупье, Синатра стоит чуть дальше, на стол не облокачивается. Под смокингом запускает руку в карман брюк и вытаскивает толстую, но аккуратную пачку купюр. Отделяет одну, стодолларовую, и кладет на зеленое сукно. Крупье сдает ему две карты. Синатра заказывает третью – перебор – и теряет свою сотню.
Не меняя выражения лица, он выкладывает вторые сто долларов и, снова проиграв, отходит от стола, кивая сдающему и объявляя:
– Хороший крупье.
Толпа вокруг него расступается, давая ему пройти. Но навстречу шагает женщина, протягивая листок для автографа. Он расписывается и говорит: «Спасибо».
В самой глубине ресторана при «Sands» для Синатры зарезервирован длинный стол. В этот час в зале почти пусто, ну, может, наберется человек двадцать, в том
