— Я погибла! — воскликнула Жюстина, узнав своего мучителя.
Она хотела объясниться, но Дельмонс подняла такой шум, что нашу бедняжку никто не услышал. Между тем начался обыск, и часы нашлись. Дюбур, который только что незаметно сунул их под матрац, сам показал находку комиссару. При таких уликах отпираться было бесполезно. Жюстину схватили, Дюбур выспорил честь связать ее собственными руками. Грубые веревки, завязанные рукой порока, немилосердно ранили нежные запястья простодушия и невинности. Присутствующим показалось, что во время этой процедуры злобный сатир умудрился прижать к своим чреслам руки, которые он связывал, чтобы жертва узнала, какой эффект производит эта жестокая сцена на его плотские чувства.
Наконец, не дав ей возможности оправдаться, Жюстину затолкали в фиакр. Сам Дюбур и его лакей, переодетый в жандарма, сопровождали несчастную до тюрьмы, которую злодей заранее выбрал для своей жертвы. Невозможно описать грубости и унижения, которые претерпела Жюстина, оказавшись в экипаже наедине с Дюбуром и его сообщником. Да и как могла защититься она со связанными руками? Поразительным же было то, что сама Фемида на этот раз помогала пороку. Лакей держал пленницу, а Дюбур задирал ей юбки, шарил жадными лапами по ее телу, целовал ее грязными губами. Но, к счастью, распутник был слишком возбужден, и природа не дала ему достаточных сил для свершения преступления, и снова алтарь остался лишь окропленным семенем, которому чрезмерный пыл помешал пролиться в глубины святилища. Фиакр приехал на место, пассажиры вышли, и нашу героиню посадили за решетку как воровку, не дав ей сказать ни единого слова в свое оправдание.
Суд над человеком в стране, где добродетель считается несовместимой с нищетой, где несчастье есть убедительная улика против подсудимого, не отнимает много времени. И несправедливый приговор подтверждает, что человек, который мог совершить преступление, уже совершил его; мнения судей зависят от положения обвиняемого, и когда золото или высокородность не свидетельствуют в пользу обвиняемого, невозможность его невиновности становится доказанной.
Напрасно Жюстина защищалась, напрасно представила она убедительные свидетельства адвокату, которого выделили ей; ее обвинила хозяйка, часы были найдены в ее комнате — было ясно, что она их украла. Когда она рассказала о попытках соблазнения, о покушениях на ее честь, о маскараде Дюбура, о его поведении во время обыска и ареста, ее жалобы сочли за мстительную ложь: ей просто ответили, что господин Дюбур и мадам Дельмонс давно известны как люди честные, неспособные на такие дела. В результате ее поместили в «Консьержери»[14], где она должна была расплатиться жизнью за отказ участвовать в злодеянии. Спасти ее могло лишь новое преступление. Провидению было угодно, чтобы порок хотя бы один раз послужил на благо добродетели, охранив ее от пропасти, в которую швырнули ее людская злоба и глупость судей.
Жюстина позволила себе несколько горьких жалоб по адресу негодяев, поступивших с ней столь жестоко, но эти проклятия не только не накликали на них гнев небесный, но напротив того, принесли им удачу. Несколько дней спустя в островных колониях скончался дядя Дельмонс и оставил ей пятьдесят тысяч ливров годовой ренты, а Дюбур получил от правительства право на распоряжение чужим имуществом, которое за один месяц довело его доход до четырехсот тысяч франков в год.
Стало быть правда, что процветание сопровождает и венчает порок и что предмет, который люди называют счастьем, встречается чаще всего среди распутства и разврата. И сколько еще примеров, подтверждающих эту истину, предстоит нам явить читателю![15]
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Событие, освободившее Жюстину от оков. — Странное общество, в которое она попадает. — Ее невинность подвергается новым опасностям. — Непристойности, свидетельницей коих она оказывается. — Как она спасается от злодеев, с которыми свела ее судьба
Соседкой Жюстины по тюрьме была женщина лет тридцати пяти, поражавшая своей красотой, своим умом и количеством и разнообразием своих преступлений. Ее звали Дюбуа, и она, так же, как и Жюстина, ожидала смертного приговора. Судей смущало только одно обстоятельство: она запятнала себя всеми мыслимыми преступлениями, и пришлось долго ломать голову, чтобы, во-первых, придумать для нее достойную казнь, во-вторых, подобрать такую казнь, которую закон допускает в отношении женщин. Жюстина сразу внушила своей соседке непонятный поначалу интерес, который был, конечно, основан на преступных замыслах, но ведь именно преступлению предстояло на этот раз спасти добродетель.
Однажды вечером, дня за два до назначенной казни, Дюбуа предупредила Жюстину, чтобы та не ложилась спать и держалась вместе с ней поближе к двери.
— Между семью и восемью часами, — сказала она, — в «Консьержери» вспыхнет пожар, и он будет делом моих рук. Разумеется, многие сгорят, но это неважно, Жюстина:
участь других должна быть для нас безразлична, когда речь идет о нашем благополучии. Я, например, не признаю нелепых братских уз, придуманных слабостью и суеверием. Каждый должен жить сам по себе, моя девочка: так сотворила нас природа; ты когда-нибудь видела, чтобы она соединяла одного человека с другим? Если иногда нужда заставляет нас сближаться, мы вновь разъединяемся, как только потребуют наши интересы, так как эгоизм — это первейший закон природы и к тому же самый справедливый и священный. В окружающих мы должны видеть только существ, созданных для утоления наших страстей или наших прихотей. Если человек слаб, ему надо притворяться, но он должен использовать все свои права, как это делают животные, если он силен. Одним словом, из сегодняшнего страшного пожара мы выберемся живыми — четверо моих товарищей и мы с тобой; мы непременно спасемся, за это я отвечаю. И какое тебе дело до того, что станется с остальными?
По иронии судьбы, в силу одного из ее необъяснимых капризов та же самая рука, которая совсем недавно покушалась на целомудрие нашей героини, способствовала ее спасению. Пожар вспыхнул, и он был ужасен: в нем сгорело шестьдесят человек. Но Жюстина, Дюбуа и ее сообщники спаслись и в ту же ночь благополучно добрались до домика одного браконьера, члена банды, который жил в лесу Бонди.
— Вот ты и свободна, Жюстина, — сказала Дюбуа, — теперь ты можешь жить так, как тебе нравится. Только если ты послушаешься моих советов, дитя мое, ты откажешься от добродетельной чепухи, которая, как ты успела понять, ничего тебе не дала. Ты проявила неуместную щепетильность, когда с тобой хотели только побаловаться, и, судя по твоему рассказу, нет никаких сомнений в том, что именно Дельмонс и Дюбур стали виновниками твоего несчастья; повторяю еще раз: нелепая щепетильность привела тебя к подножию эшафота, от которого спасло твою жизнь ужасное преступление. Теперь ты видишь, куда заводят нас добрые дела, так стоит ли ради них рисковать жизнью? Ты молода и красива, Жюстина, и я обещаю за два года сделать тебя богатой. Но не думай, что я поведу тебя в храм богатства и роскоши тропинками скромности: чтобы добраться туда, человек должен заниматься самыми разнообразными яркостями и интригами. Воровство, убийство, грабеж, поджог, распутство, проституция — вот добродетели нашего общества, и других мы не знаем. Подумай хорошенько, милая девочка, и поскорее дай нам ответ, так как в этой хижине оставаться нам опасно, и до рассвета мы должны убраться отсюда.
