упрямыми и агрессивными. Тогда бойцы выехали в поле и застрелили пасшегося там кабанчика. Только начали взваливать тушку на седло, подъехал патруль и забрал их. Забрали в комендатуру и подопрашивали. Старший из двоих, Вдовин, не заметил, населенный пункт это железнодорожная станция. А на станциях всегда есть комендатура. Туда они и угодили. Потом одного отпустили, чтобы он привел командира.
Обоих солдат я послал немедленно догонять свою часть, а сам поехал к коменданту. Часа полтора я слушал от этого старшего лейтенанта мораль и уговаривал отпустить солдата. Только тогда, когда, я сказал, что наша часть уже вышла маршем к дому, дело к вечеру, а нам нужно их догонять, комендант счел возможным отпустить нас. Может ему самому надоело пугать и поучать нас. Бог его знает.
Поехали догонять своих. Я на своей лошади, а не состоявшийся заготовитель — на своем жеребце, который к этому времени уже подустал и был не очень капризен. Догоняли мы то рысью, то шагом, то галопом. Стало чуть смеркаться. Вдруг моя лошадь перешла на шаг, зашаталась и упала. Я едва успел высвободить ногу из стремени.
Только тут до меня с мучительной болью дошло, что с утра лошадь не поили, не кормили. Комендантские не считали нужным, а Вдовин не подумал о лошади. Она часа 3–4 стояла привязанной на солнце, а потом столько пробежала. Это вина моя, что не подумал о лошади на радостях, что вырвал солдата из комендатуры. Загубил такую умную и прелестную скотину.
До сих пор о ней вспоминаю с угрызением совести.
Но делать нечего. Война есть война. Ошибки неизбежны. Утешил себя, что она отлежится, а китайцы подберут ее. Не стал и седло снимать, ни к чему. Вероятнее всего, лошадь пала.
Стало темнеть. Уселись на жеребца вдвоем и поехали дальше. По обе стороны дороги ищем какую-нибудь замену моей лошади или селение, где можно найти эту замену.
Ехать вдвоем очень неудобно, так как круп у коня настолько широкий и выпуклый, что задний должен сидеть, как верхом на кровати. Посменно едем в седле и на крупе. Но найти коня на дороге, где прошли войска можно только мертвого.
Наконец увидели деревню. Найти лошадь и там не удалось. Прячут. Нашли двухколесную арбу. Позаимствовали ее, но упряжка была совершенно негодная. Нашли кое-какие веревки, зацепили оглобли за стремена и поехали. Теперь на тележке ехать удобнее, но один должен ехать в седле и придерживать ногами оглобли, чтобы они не били коня по бокам. Он от этого начинает брыкать. Все бы ничего, но китайцы бегут за нами и вопят. Это нам ни к чему. Ускакать при такой упряжи нельзя. Помахал автоматом, гранатой. Чертяки немного увеличили дистанцию, но не отстают.
Только подумал, что будет нехорошо, если начальство увидит, и дал очередь над головами китайцев, … через 2–3 минуты нас догоняет комбат на рессорной таратайке, запряженной отличным рысаком. Рядом с ним его ординарец. Остановились. Спрашивает, в чем дело, почему мы стреляем в своего комбата.
Я объяснил. Он посмеялся и сказал, чтобы я быстрей догонял, а китайцев еще раза два припугнул, но не убивал. Когда почти совсем стемнело, я дал еще одну очередь и китайцы отстали.
Часов в 12 ночи увидели костры. То был наш батальон. Впервые на марше жгли костры. Это было уже совсем весело, особенно то, что взвод оставил нам отличный ужин. Наутро улучшили упряжку и погрузили кое-какое свое имущество со всего взвода. Но так продолжалось только до того, пока комбат опять не увидел нашу телегу и не приказал ее выкинуть. Уж очень она была безобразная и позорила колонну.
Жеребца кое-чем навьючили. И то легче. Верхом ездить в общей колонне разрешалось только комбату и его связным. Даже командиры рот шли пешком.
К границе СССР, то есть к берегу р. Уссури мы вышли километров 20 ниже места форсирования в начале войны. «Солдатское радио» сообщило, что на границе будет таможенный досмотр, а лошадей трофейных вообще не пропустят. Жалко было жеребца. Теперь он был уже мой, и я к нему привык. Но не бросать же его на берегу на произвол судьбы. От нашего расположения в 2–3 километрах было какое-то селение приличных размеров. С одним сержантом поехали туда. Опять вдвоем на жеребце. Цель поездки — променять жеребца с седлом на что-нибудь проносимое на свою территорию.
Шелков и прочих тряпок нам не требовалось. У нас и платки и портянки уже были из натурального шелка. В самом начале возвращения мы нашли множество японских флагов из отличного шелка размером 60 х 60 см. Нам хотелось красивых шкатулок или оригинальных часов.
Купцов на коня найти оказалось нелегко. Или боялись, что отнимем обратно, или знали, что все равно мы оставим коня на этом берегу. Но все же мы обменяли его вместе с кавалерийским седлом на бурдюк сааки — литра 4–5. Принесли до расположения и распили, кто успел подойти к нам. Взвод — то наш был всего уже из 22 человек.
В нашей роте было несколько «стариков», которые ждали демобилизации сразу по возвращении к себе. Один из них, старший сержант Снопко, набрал целых два мешка японских подсумков. Он знал, что делал. Эти подсумки были сделаны из двух целых кусков кожи. Если один подсумок расшить, то получались две пары подошв и пара задников. Это в то время было большой ценностью. Правда, ему не вдруг удалось спрятать эти мешки в обозе минометчиков под лотками и ящиками мин. Но он этого добился.
Было и жалко и смешно смотреть на лицо этого Снопко, когда уже на пароме два пограничника залезли на подводу, вытащили эти мешки, развязали и пошарили рукой внутри, а потом изящным движением ноги сбросили мешки в воду. Это было на середине реки. Присутствовавшие фыркнули со смеха, Снопко лишился такого близкого богатства. Тогда молодежи было смешно и непонятно огорчение «старика», так как ни у кого из них не было мыслей о материальных благах.
Была модной игра «махнем, не глядя». Каждый из двоих мельком показывал свои часы и тотчас закрывал их ладонью. После взаимных «махнем!» — менялись. Многие доигрывались до единственной крышки от часов. В их числе и я вместо трех часов имел одни часы и две крышки от карманных. Крышки я выбросил, когда надоела всем эта игра, а часы нечаянно раздавил в крошево месяца через два после возвращения на свою землю.
Один взводный из нашей роты собирал набор духов для своей
