– Еще раз решительно заявляю, что не желаю быть вместилищем для памяти чьего-либо мужа, – с безнадежностью в голосе сказал Лауниц. – Итак, что мне теперь делать? Я реально на краю пропасти. С одной стороны на меня охотятся албанцы, с другой – «Монлабс», и все вы хором запихиваете меня в Зону. А я ведь точно не сталкер.
– После того, что вы тут вытворяли сегодня, я бы такого не сказала…
– Может, стереть загруженную мне мемограмму Загряжского?
– Нет, Альтравита сказал, что это невозможно. Можно только двигаться вперед.
– Неравновесная термодинамика, будь она проклята. За всю мою жизнь никто не распоряжался мной так нагло и бессовестно!
Она неожиданно провела рукой по его плечу.
– Ага, кажется, я поняла: вы пришли мстить. С чего начнете? Сервиз будете бить?
И все-таки вид у нее не такой высокомерный, как раньше. После того как он спас ее задок от неприятностей, она немного сменила амплуа – голос сейчас не то чтобы жалобный, но немного плаксивый, и губы чуток подрагивают. Типа что с меня возьмешь, со слабой, ищущей тихого счастья женщины?
Он подумал, что талдычить одно и то же бессмысленно, он оказался в роли спасителя несчастной овечки и уже не хочет отказываться от нее, значит надо сменить пластинку.
– Начну с… У вас выпить найдется?
– Водка или мартини?
– Водка и сока, лучше грейпфрутового – разбавить наполовину.
– Так и есть, ученые говорят, что восточные немцы – наполовину славяне.
– Хорошо, без сока. Хотя для желудка это вредно, – сказал и подумал, что такая фраза в немецком стиле выглядит для нее смешной. Он почему-то не хотел терять набранные очки.
– О, уже и на желудок нам сейчас наплевать?
– Но от закуски не откажусь.
– Тренд уловила. Килька в томате, соленые огурцы. Все есть. Специально ездила за ними в русский магазин за двести миль.
– Давайте, если разбойники их еще не унесли, соленые огурцы.
Пока она ходила на кухню, Лауниц прошелся по гостиной. Здоровенный шкаф из цельного дерева с настоящими бумажными книгами – это типично для русских; твердые переплеты с тиснением – такие триста лет простоять могут, а флэшки уже через десять лет мусором становятся. Насколько он разбирает кириллические буквы, собрания сочинений: какой-то Лесков, Достоевский, куда ж без него, история русской литературы в девяти томах. Деревянная флейта на комоде, ноты. Тоже, наверное, типично. Обои в цветочек. Лампа с малахитовым основанием и зеленым матерчатым абажуром. Все это так немодно. Исключение составляет только мини-лес в большом горшке: мини-сосна, мини-елка, мини-березка; геном модифицированный, гены роста подавлены энзимами. На комоде фотография какого-то парня лет двадцати двух. Черный берет, погоны офицерские, кажется лейтенант.
– Это Сергей, старая фотка, – послышался из-за спины голос Веры. – Сфотографировался, когда после питерского общевойскового училища служил под Калининградом, то, что вы Кенигсбергом называете, в 336-ой бригаде морской пехоты.
– А когда он ушел? В смысле, из армии.
– Ушел, в смысле со флота, нескоро, еще десять лет прослужил, самые тяжелые. Перетерпел то время, когда реформаторы деньгу для вояк зажимали согласно заветам Милтона Фридмана – если без боевых, то, в основном, той самой килькой в томате и питался. Потом горячая точка на Кавказе. Морская пехота, а в горах воевал. Потом еще спецназ ВМФ, так называемый «морской разведывательный пункт». Где-то у них случилось столкновение с натовскими боевыми пловцами, которые на нашу базу проникнуть хотели. Наши порубили тех гостей непрошеных. Натовское командование нажаловалось, и тогдашний министр обороны, очередной реформатор, последний по счастью, в порыве крепкой дружбы с потенциальным противником всю их группу реформировал, в смысле расформировал за невежливость. Сергей жалел, что он тогда обиделся и ушел. Потом там все наладилось, но жизнь как фарш обратно не провернешь.
– Вы-то давно с ним?
– Да нет, не очень, здесь познакомились. Два года назад поженились, собирались уже ребенка заводить. Забавно, в детстве жили в одном городе, в Питере, даже в одном районе, на Васильевском острове, он на 8-й, а я на 22-й линии. А встретились только в Хармонте.
Она сделала шаг навстречу и положила свои легкие руки на грудь Лауницу.
– Мне показалось, Вера, что вы любите его.
– Люблю и очень хочу вернуть его обратно.
Ее глаза оказались около его глаз и как-то потянули в себя; он почувствовал ее дыхание, ласковое, сладко щекочущее, на своей коже, ниже шеи, где расстегнул пуговицу рубашки, пытаясь охладиться после драки.
– Давайте, Вера, я не по Достоевскому, а прямо сформулирую. Вы так любите его, что готовы даже переспать со мной. Это – самоотверженно, поскольку я далек от Аполлона. Но, – Лауниц на несколько секунд задумался («что ты делаешь, зачем тебе этот геморрой?»), – я и так иду в Зону. Решение окончательное, принято недавно, но обжалованию не подлежит. И все сделаю, чтобы найти вашего мужа. А теперь давайте выпьем.
– Ах, апельсинки не хватает, – она, отойдя, опустилась на высокий стул, вроде тех, что в барах. – А я так села удобно.
– Ладно, я схожу на кухню, на правах мужезаменителя.
Когда он вернулся с кухни с тем, что требовалось, она сказала:
– А ведь сами нашли. Даже не спросили, где лежит, – и заиграла пальцами на своей щеке.
– Вера, я действовал по интуиции. Не надо скоропалительных выводов.
– Не оправдывайтесь. По интуиции действовать тут бесполезно. Там миллион ящичков. Вы вспомнили, – она погрозила пальцем. – Да не отнекивайтесь же вы.
В этот момент Лауниц уже «опрокинул» во второй раз. А на третий раз даже не почувствовал вкуса водки. Никогда он так не напивался, легко и непринужденно, мягкая, но сильная эта «Белуга». Он вдруг избавился от напряжения, словно бывал в этой комнате уже тысячу раз. Может, и в самом деле русский соленый огурец делал чудеса.
А после дцатой рюмки с кухни донесся звук бьющегося стекла. И раздалось неприятное шипение. Когда он вбежал туда, там вовсю горел и дымил файер. Неслабо обжегшись, Лауниц схватил его, кинул в раковину и залил водой. Вслед за файером влетел приличный обломок кирпича с наклеенным стикером, на котором значилось: «Ты нас разозлила, сучка кагэбэшная».
– И вы, паршивцы, меня тоже разозлили, – распахнув окно, он выпрыгнул на улицу, но успел только засандалить обломок кирпича в капот отъезжающей машины. Оттуда донесся злобный вопль на галичанском диалекте общеевропейского языка, однако никаких ответных действий не последовало.
Когда Лауниц вернулся в дом, Вера сидела все на том же высоком стуле, только обхватив голову руками и слегка раскачиваясь.
– Боже, они никогда не оставят меня в покое.
– Тогда придется успокоить их. У господина Загряжского… у Сергея были недоброжелатели? Быть может, в сталкерской среде?
– Какие они сталкеры? Банды и кланы на поводке у «Монсанто». Корпорация разжигает ненависть между ними. Это называется конкуренция. Тогда хабар будет наиболее дешевым. И неважно, сколько крови и дерьма будет на нем… В этой среде нет доброжелателей. Изобразить друга, а в удобный момент загнать пулю в затылок и забрать хабар – это всегда пожалуйста.
– Сергей выступал за мир и дружбу?
– Нет, конечно. За то, чтоб какие-то правила были, чтобы без предательства, без подставы. Многие посчитали, что он нарывается. Стецко, например. У него рыльце особенно в пуху. Он с угрозами хабар перекупал в интересах одной фирмы. А тем сталкерам, которые его на хрен посылали, не иначе как он маячки ставил – и потом те быстро все погибли, от разных «случайностей». Сергей, помнится, этому типу крепко накостылял, чтоб больше не гадил товарищам.
– Сомнительно, чтобы после этого на него не затаили злобы.
– И даже таить-то не стали. Его сразу обвинили в том, что он – «царь», «самодержец». Еще бы, мешал свободно предавать и продаваться. Стецко, конечно, в первую очередь поучаствовал – мол, москаль всех в ужасное рабство взять хочет. У него ж герои – Мазепа, Петлюра и Бандера. Но особенно Школяр, то есть Марек Возняк, старался. Это потому, что он давно с «Монсанто» связан, еще с Гданьска, его даже в Россию посылали. В район русской Зоны, то ли шпионить, то ли агитировать за самостийность под крылышком той самой корпорации, и кто-то из русаков ему там яичко отбил и зубы высадил.
– Вера, я не хочу бросить какую-то тень, но ведь за «смерть-лампой» Сергей, в общем, по заданию «Монлабс» ходил?
Заметно было, что всякие вопросы, бросающие тень на Загряжского, ей неприятны. Она даже как-то подалась вперед, словно птица, защищающая свое гнездо.
– А куда было деваться, он же не был романтичным юнцом, который просто выступает за все хорошее; вынужден был приноравливаться, но гнул свою линию. «Монлабс» распространила о нем в сталкерской сети слух, что он агент службы внешней разведки России, типа жуткий кагэбист, хочет у всех них отобрать гешефт любой степени мелкости, трахнуть их жен, отнять детей, и прочее фуфло. А он искал способ, как помешать ей скупить всех чохом. Вышел на контакт с другими потребителями, правда, не очень удачно; это были сотрудники компании «Хьюндай», которую Дюмон уже нагнул к вассальному соглашению. Первый блин комом, но Сергей не собирался останавливаться. Легко им теперь отыгрываться на мне, когда он пропал.
