– Видите, как это зеркало подчеркивает вашу римскую красоту. – Граф расположился у зеркала таким образом, чтобы одновременно видеть и прелестную банкиршу, и ее не менее прелестное отражение.
– Мои родители не римляне. – Констанца поправила золотую бабочку на высокой прическе и вызывающую мушку над левым уголком губ. – Они южане.
– Ваше лицо говорит о том, что среди ваших предков, Констанца, были благородные римляне. Кровь Сципионов и Манлиев свидетельствует о себе и ныне, спустя века. Ваша красота – это belta folgorante, belta Guidesca[44]!
– Возможно, – пожала плечами калабрийка. – В нашей семье не сохранились древние родословные… Кстати, граф, мне говорили, что качество венецианских зеркал проверяют при помощи свечи. Сколько отражений пламени можно увидеть в этом зеркале?
– Сейчас проверим, – заверил Рески, взял со стола Первого надзирателя свечу и зажег ее от бра. – Попробуйте сосчитать сами, о прекраснейшая синьора Тома.
– Семь, восемь, девять… двенадцать. Bravo! Вы, милый граф, не бросаете денег на ветер.
– В моем дворце, несравненная синьора, вы сможете увидеть зеркала и лучшего качества. И не только зеркала.
– Я охотно верю вам, граф, – улыбнулась Констанца. – Но осмотр сокровищ вашего дворца мы отложим до лучших времен.
– Что нам мешает? Неужели ревность вашего мужа?
– Моего мужа? Вовсе нет, граф, – рассмеялась красавица. Благодаря особой акустике павильона, ее смех прозвучал слишком громко. В их сторону начали оборачиваться.
– У меня теперь много работы, – Констанца резко оборвала свое веселье.
– Всё письма пишете?
– Представьте себе, граф. Это не так просто, как может показаться на первый взгляд. Переписка в последние месяцы стала исключительно напряженной. Иногда приходится расшифровывать и переводить по три-четыре письма в день. Вам, наверное, уже известно, что английские и прусские братья озабочены последними изменениями в политике Шенбрунна[45].
– Новые интриги Кауница[46]?
– Не только они… Кстати, братья из Лемберга[47] отправили к нам интересного guaglio umiliato[48]. Говорят, он является тем универсальным космополитом, чье прибытие со скифского Востока предвидел великий Розенкрейцер: самобытный эрудит, но со всеми внешними признаками жителей диких степей Татарии. Сын вольного народа, попавшего под власть северных деспотов. Мне не терпится увидеть это дитя природы. Это ведь нечто совершенно новое и свежее.
– Он масон?
– Еще нет, но считается кандидатом.
– Выходит, он очень молод.
– На грани кандидатского возраста.
– И вы, прекрасная синьора, уже заранее восхищены таким юным buffi?[49]
– Граф! – Констанца картинно, как оперная инженю, изогнула тонкие линии бровей. – Мы с вами, прошу прощения, еще не настолько близки. Ваша светлость, вы не имеете никакого права меня ревновать.
– О, простите, синьора.
– Надеюсь, ваши извинения искренни.
– Они рождены в моем сердце и правдивы, как скрижали пророков.
– А вы сладкоречивы, граф.
– Рядом с вами, синьора, и придорожный столб стал бы поэтом. Ваше очарование…
– О! По-моему, уже прибыл Досточтимый мастер, – Констанца не дала Рески договорить. Она ловко выскользнула из узкого пространства между зеркалом и монументальной фигурой графа.
Еще мгновение, и юная банкирша присоединилась к щебечущей стайке учениц. Все они, как по команде, сложили веера, встали за спины дам-мастериц и направились к дверям павильона, чтобы приветствовать первого офицера ложи.
Рески провел Констанцу взглядом, в который раз любуясь ее походкой и необычно тонкой талией. На ней красавица ловко и кокетливо завязала крошечный белоснежный фартук из козьей кожи. Увлеченный отменным вкусом Констанцы, граф не сразу услышал, как кто-то деликатно покашливает за его спиной. Рески неспешно оглянулся.
Между ним и зеркалом в напряженной позе застыл Первый секретарь ложи Боззони.
– У тебя, брат мой, очаровательная помощница, primabelta, – улыбнулся граф, про себя отметив, что Боззони тяжело дышит, распространяя запах гнилых зубов. Рука Рески невольно потянулась к боковому карману камзола, где прятался крошечный флакончик с крепкими духами.
– Да, ваша светлость, вы правы, – подобострастно забормотал Первый секретарь. – Милая, сдержанная и умная молодая женщина. Безупречно владеет французским и весьма недурно – английским. Не в последнюю очередь, благодаря ей, наша переписка сегодня ощутимо интенсивнее, чем у венских и пештских братьев. Через Триест теперь идут такие письма, от которых зависит будущее просвещенной Европы.
– А ты не преувеличиваешь, брат?
– Никоим образом, ваша светлость. Я недавно читал письмо высокоуважаемого брата лорда Стаффолка. Он, например, просит нас составить детализированный реестр морских вооружений Венецианской республики.
– Реестр вооружений? Это ведь не шутки. Нас, любезный брат, могут обвинить в шпионаже. Помнишь того молодого брата, Джакомо Казанову, рекомендованного нам французскими братьями? Говорят, что венецианская тайная служба раскрыла его шпионские козни.
– Теперь, ваша светлость, прошу прощения, все понемногу занимаются шпионажем. За это платят золотом и назначают на хлебные должности. Нашей ложе деньги тоже не помешали бы. Мы, как я понял из перевода упомянутого письма, можем получить от Стаффолка триста гиней на укрепление наших колонн.
– Реальнее получить кинжал в спину от агента Венеции… И прошу тебя, брат мой, не повторяй постоянно «ваша светлость». Здесь нет ни баронов, ни графов, ни герцогов. Здесь все мы братья и все равны перед лицом Великого Архитектора Вселенной.
– Извини, брат.
– А насчет этой переписки я поговорю с Досточтимым. Необходимо, брат мой, удвоить и утроить конспирацию. Враги не спят. А тем временем с Востока к нам присылают сомнительных личностей.
– О ком вы… ты, брат, говоришь?
– Только что ваша очаровательная помощница рассказала мне о каком-то татарском кандидате, которого к нам присылают из… Польши, кажется. Вот этот наверняка уж чей-то там шпион.
– Я что-то такое слышал… – неуверенно произнес Боззони.
Шире развить шпионскую тему графу не удалось. Досточтимый мастер призвал всех братьев ложи «Марк Аврелий» присоединиться к нему, расположиться вокруг таблицы первого градуса и начать ритуал открытия работ вольных каменщиков. Рески и Боззони прервали разговор на полуслове и направились к входу в символический Храм.
Дорога между Марибором и Цэле, 16 апреля 1751 года
Апрельские дни выдались теплыми и солнечными. Фургон странствующего цирка «Олимпус» весело катился битой римской дорогой, которая уже второе тысячелетие соединяла Вечный город с придунайскими землями. Между живописными холмами и пышными дубравами время от времени появлялись и исчезали сооруженные из камня и глины деревни. Столбы на почтовых станциях были выкрашены в желтый и черный цвета, и двуглавые орлы Габсбургов настороженно вглядывались в противоположные стороны бирюзового горизонта. Фельдкурьерские кареты с гербами и шандарами на запятках с бешеной скоростью проносились мимо циркового каравана, принуждая возничих выезжать на обочину.
Провожая взглядом одну из таких карет, старый акробат Дальфери сплюнул и прошептал:
– Azzemello, svegliar i morti!
Григорий, опираясь на свои познания в латыни, догадался, что речь идет о некоем «пробуждении мертвых». Но первое слово, сказанное акробатом, было ему неизвестно.
Азземелло.
От звонкого слова веяло Востоком и тайной. Школяр решил расспросить о нем Дальфери, когда спадет жара, а цирковые остановят фургоны для ужина и ночного отдыха.
Уже неделю странствовал он в цирковой повозке. Во Львове Зормоз договорился с импресарио «Олимпуса», что тот за символическую плату доставит Сковороду в славный град Венецию. Узнав, что Григорий играет на флейте, импресарио подрядил его сопровождать музыкой выступления коверных, акробатов и жонглеров. Бывший придворный певчий без особого труда приноровился к цирковым ритмам. Он без отвращения ел вместе с актерами постную похлебку, спал на вшивых сенниках и не кичился своими знаниями.
Цирковые пару дней присматривались к новому флейтисту и, найдя его вполне смиренным и умелым, приняли в свой кочевой коллектив. Первые заработанные медяки школяр, по обычаю, пустил на пропой всей честной компанией. После этого даже неприветливые дрессировщики обезьян исполнились к нему симпатии и позволили поиграть с макаками, умевшими с важным видом ходить по манежу, надевать забавные чепчики и препотешно передразнивать львовских патрицианок.
Как только дороги, ведущие к теплым водам Адриатики, высохли под весенним солнцем, «Олимпус» отправился на гастроли. С того времени у Григория прибавилось знаний о тайном мире Европы. О мире, где бурлила далекая от публичности жизнь низших сословий и классов, населенных преступниками, вагантами, колдунами, проходимцами, бездомными голиардами, проститутками, религиозными диссидентами и чернокнижниками.
