Сдала их… кошка. Не объяснил ей никто, что не хозяина врасплох застать пытаются, а сами лиходеи в силок лезут. Зашипела на смыкающиеся тени, заурчала противно, шерсть вздыбила. В темноте и на кошку не похожа – бестия косматая у ведьмаря под боком желтыми глазами светит.
Тут уж притворяйся не притворяйся, что спишь, – не поверят.
– И тебе не спится, староста? – сочувственно спросил ведьмарь.
***
Жалена подняла голову. Тучи чуть разошлись, явив растущий серп месяца, узенькую щелочку в небосводе. Шуточный навет балагура-мельника по немыслимой прихоти судьбы обернулась страшной правдой – из мрака выступили старостины сыновья, угрюмо сжимавшие черены мечей.
– Предупреждал ведь тебя, девка, – досадливо сказал староста. – Дважды предупреждал. Зря ты к ведьмарю ходила. И вернулась зря. Стрелы не послушалась, так мечом вразумлять придется…
– Воеводе-то что скажешь, когда на тризну по мне с дружиной заявится, ответчика требовать? – ухмыльнулась-ощерилась кметка, как обложенная в логове волчица, выжидающая – сунется в лаз самый брехливый пес из гончей своры, или поскребет землю для вида и отступит?
– Тебе нашел, что сказать, и его уважу, – безмятежно пообещал староста. – Мол, не поделили что-то с ведьмарем.
Ивор не выдержал – рассмеялся. Если бы самого воеводу спросили, что он думает об Иворе, Мечислав Кречет помолчал бы, словно вопрос ему неприятен, а потом нехотя ответил, что иметь ведьмаря во врагах слишком накладно, а в друзьях – невозможно. А если бы ему предложили раз и навсегда покончить с докучливой остью в глазу, молчание воеводы затянулось бы вдвое против прежнего, а затем последовал бы мрачный и веский совет не лезть не в свои дела.
Мало кто знал, где и как Мечислав обзавелся длинным застарелым шрамом поперек всей груди. И воевода никогда бы не поверил, что Жалена сумеет одолеть ведьмаря, пусть даже падет вместе с ним.
– Да как у вас руки поднялись, на беременную-то?! – не удержалась Жалена.
Младший старостин сын залился мертвенной бледностью, заметной даже в темноте, старшие дрогнули, переглянулись растерянно. Староста досадливо передернул плечами. Выходит, не знали…
– Сам к водяницам пойдешь ответ держать, – спросил Ивор, и ясно было, что не ждет он от старосты повинного согласия, – или отвести тебя?
– Я прежде тебя к ним выкину, – посулился тот, качнув острием меча, – и девку твою следом. Думает – со всей дружиной переспала, так кметом заделалась?
Ивор хотел упредить Жалену, чтобы не вела обидных разговоров, нарочно затеянных бывалым бойцом, не распалялась понапрасну, но та и не собиралась оправдываться, отругиваться, да и вообще говорить с ненавистным ей человеком. Вот только подумала, что ей уже вовсе не хочется везти убийцу к воеводе, а правильней будет положить его на месте. Окинула наметанным глазом жилистое, чуть подавшееся вперед тело, готовое сей же час нанести или отразить удар, спокойную и вместе с тем железную хватку на черене, и поняла – туго придется.
Только спросила:
– За что ты их?
Ответа они с Ивором не дождались. Ни к чему им уносить в могилы чужую тайну, не из тех она, что стоит хвастаться.
Да ведьмарь и так все знал.
…приглянулась младшему заезжая молодуха. Весь вечер около нее увивался, байки травил, орехами калеными угощал, пока скупщик со старостой дела торговые вели. Помстилось – и она не прочь. Намекнул – отшутилась, а тут и муж подоспел, увел.
Ночью не утерпел – пошел на вдовий двор. А ну как выйдет? Вышла, лошадей проведать. Увидала его – испугалась не на шутку. Сначала шепотом уговаривала уйти, а как не послушался, схватил крепко, к губам потянулся – забилась, заголосила, давай мужа звать. Выскочил купец, затрещину охальнику отвесил, тот было в драку полез, да вовремя одумался. Не стал чужой двор кровью марать, хозяев будить, соседей полошить – не к чему им знать, что старостин сынок до чужих жен охочий, а купцу со старостой из-за дурня молодого ругаться и вовсе не гоже, сам проучить сумеет. Пошли к озеру. У воды светлее, да и берег ровный, а в лесу поди еще найди полянку. Схватились на кулаках, пока один пощады не запросит. Долго друг другу бока мяли, начал купец одолевать, ан тут парень не утерпел – нож выхватил…
Не спалось и старосте. Приметил он, как сын вокруг Вальжины гоголем выхаживал, посередь ночи уходил, дверь за собой притворял осторожно. Поворочался староста, побранился под нос – не утерпел, пошел беспутное дитятко вразумлять, пока в беду не угодило. Прихватил топор на всякий случай – места глухие, волки с голодухи, бывает, во дворы заходят, ежели другой поживы не найдут – из собачьих мисок кости выбирают. Перепутаешь в темноте ненароком, окликнешь Верного, глядь – а у того хвост палкой висит, сивая морда к земле опущена, глаза вражьей зеленью полыхают.
Опоздал малость староста, видел только из схорона, как сын с купцом толковал. Пошли куда-то вместе. Староста, не сказываясь – за ними, авось сами разберутся, а сынка и поутру выбранить можно.
…Изловчился купец, заломил парню руку, отобрал нож. Кто его знает, может, и впрямь полоснул бы в сердцах, чтобы неповадно было на чужих жен заглядываться, да увидал староста лезвие блеснувшее, раздумывать не стал. Так купец и не понял, откуда смерть пришла…
Нарубили лапника, следы замели, топор в озеро закинули. Для отвода глаз раздели мертвяка, одежу сожгли. Уговорились, как на расспросы отвечать, буде таковые, пошли к Вальжине. Застращали молодуху, синяков для убедительности наставили. Кабы одна была, не убоялась бы, а тут за двоих ответ держать пришлось. Смолчала на людях. Да только подглядели староста с сыном, как она над покойным убивается, отомстить сулит, решили – рано или поздно, а проговорится. Врага надо добивать, не жалеючи, даже если он – беззащитная женщина. Подкараулили одну, в лес затянули, да у сына в последний момент рука не поднялась, сызнова пришлось старосте грех на себя брать. После вывели из камышей припрятанную лодку, вывезли тело на середину затоки и сбросили в знакомый омут. Лодку же пробили и затопили в прибрежном иле. Перед старшими сыновьями тем же утром повинились, те струхнули сначала, перебранились с братом и родителем, да родство крепче чести-совести, не выдали, а теперь вот и рядом встали…
Они кинулись все вместе, как собаки на затравленного волка. Отброшенное одеяло распалось на клоки, Жалена едва успела откатиться в сторону из-под тройного удара, вскочила на ноги, выставляя вперед меч.
Староста хорошо выучил сыновей. Закаленные клинки взлетали и стакивались, вспыхивали и прыскали белыми хвостатыми искрами. Прижатая к дубу кметка отбивалась обеими руками – в левой меч, в правой – широкий тяжелый нож. Ловко отбивалась, но и только. Для ответного удара не хватало времени, троица слаженно и успешно изматывала Жалену, не давая передышки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
