Кстати, как я сумел понять в дальнейшем, Ноак был тоже и хорошим товарищем, и прекрасным солдатом; о первом нашем с ним неприятном знакомстве я упомянул лишь в качестве иллюстрации к тому, как мне было непросто вписаться в офицерское сообщество батальона и стать его полноценной частью. Но вот обер-лейтенант Крамер, командир 11-й роты, был человеком, к которому я никогда не испытывал дружеского расположения, и мою антипатию к нему разделяло большинство офицеров нашего батальона. В один из погожих солнечных деньков в конце января мы вместе со Штольцем совершали конную прогулку по близлежащим окрестностям и решили нанести Крамеру неожиданный визит. Он расквартировал свою роту в громадном старинном chateau (фр. — замок) километрах в семи-восьми от Литтри, где, кстати, обитала сам как какой-то средневековый феодал. Штольц так и называл это место: «замок Крамера». И действительно, сей природно-архитектурный ансамбль был настоящим монументом хроническому комплексу неполноценности Крамера, происходящему всего лишь из того факта, что он, как, между прочим, и многие другие, выдвинулся в офицеры из рядовых. Это многих от него отталкивало. Кстати, именно по этой же причине его вряд ли можно было назвать и истинным офицером…
Разительным контрастом с увиденным было воспоминание по пути обратно о том скромном здании, в котором была размещена рота Штольца. Однако в 10-й роте всегда царила идеальная дисциплина, старательно и совершенно по доброй воле поддерживаемая самими солдатами, — дисциплина, являвшаяся прямым следствием их уважения и искренней привязанности к своему прекрасному командиру. Да и самому Штольцу, кстати сказать, тоже довольно здорово повезло, что среди его унтер-офицеров был такой уникальный человек, как обер-фельдфебель Шниттгер — лучший унтер-офицер во всем нашем батальоне. Прибыв в расположение части, мы как раз застали его заботливо присматривавшим за приготовлением тушеного жаркого из голубей, которых он закупил для своих солдат на местном рынке. Поварами, занимавшимися этим священнодейством, были два здоровенных блондина — два совершенно идентичных брата-близнеца. Эти двое красавчиков извлекали максимум удовольствия из того смущения и неразберихи, которое они каждый раз вселяли в сердца местных красоток, когда появлялись на улицах Литтри. Рынок, сообщил нам Шниттгер, просто завален голубями. Дело было в том, что буквально на днях от вермахта было получено строгое предписание в кратчайший срок истребить всех до одного голубей в Нормандии — по причине того, что якобы французы отправляли с почтовыми голубями через Пролив секретные сообщения в Англию. Местных французских голубятников обрадовать такое, конечно, не могло, и поэтому они в инициативном порядке постарались опередить специально отправлявшиеся команды армейских «голубиных экзекуторов», которые — то ли от чрезмерного усердия, то ли по причине слишком скудных познаний в орнитологии, — но принялись рьяно сворачивать головы всем подряд, породистым и дорогостоящим, голубям и голубкам в городе…
Январь и февраль промелькнули один за другим, и в Нормандию пришла весна. Однако вопреки слухам ее наступление не принесло с собой обещанных поставок нам новых видов секретного вооружения, которые, по тем же слухам, вроде бы как только и дожидались приказа о начале вторжения, чтобы быть испытанными на реальном враге. Единственное, что повлекло за собой наступление весны, так это обилие все новых и новых слухов — ну и еще, конечно, неожиданно дерзкий рейд в наше расположение английского диверсионно-десантного отряда. Слухи об этом рейде упорно расползались по всей германской армии, хотя Вермахт и пытался сохранить все это в секрете. Итак, небольшой отряд англичан высадился на нашем побережье в районе Грандкампа, недалеко от того места, где нас упорно дожидались наши десантные плавсредства для вторжения. Но главным было отнюдь не это, а то, что они сумели незаметно подобраться к нашей радарной установке, расположенной на практически отвесных прибрежных скалах, и, не произведя ни единого выстрела, повязать по рукам и ногам весь обслуживавший и охранявший ее персонал. Затем они разобрали на кусочки всю радарную установку, представлявшую собой объект повышенной секретности, и все эти кусочки, в целости и сохранности, утащили с собой обратно. А для того чтобы напоследок насолить нам, причем не просто так, но в издевательски-шутовской форме, они прихватили с собой (также в целости и сохранности) еще и тамошнего повара.
Этот уникальный рейд английских диверсантов оказался для нас довольно ощутимой психологической, да и моральной встряской, особенно для тех наших подразделений, которые рвались в бой и были уже до крайней степени изведены монотонностью каждодневных шаблонных подготовительных тренировок. Наконец, нам показалось, что вот-вот последует приказ о начале операции «Морской лев». Нойхофф собрал всех офицеров на общее собрание. Сообщенная им новость произвела впечатление разорвавшейся бомбы: вторжение в Англию откладывается на неопределенный срок, а нам надлежит незамедлительно подготовиться для дальней передислокации. Конечный пункт этой передислокации или хотя бы примерный театр военных действий были пока неизвестны. Мы находились под секретным приказом.
Той же ночью мы в срочном порядке покинули Литтри, и в течение нескольких изматывающих дней наш поезд нес нас через Францию и Германию в общем направлении на восток, обходя при этом крупные города и частенько простаивая на запасных путях по часу-два за раз. В Нормандии, подготавливая к отправке нашу амуницию и разнообразное оборудование, мы потели. Сейчас же, все более и более углубляясь в зону континентального климата, мы оказывались в настоящей зиме. В Алленштайне земля была покрыта еще довольно толстым слоем снега, ветер упруго стегал в лицо морозом, а озера восточной Пруссии стояли скованными льдом. Мы сошли с поезда и продолжили наш путь на восток пешим ходом. Погода, как уже было сказано, была в прямом смысле слова зимней. Шли мы только по ночам, а днем спали в стогах сена, в амбарах и изредка, когда на то было особое разрешение, в предоставлявшихся нам домах местных жителей. Все это закаляло и укрепляло нас в преддверии того, что нас ожидало впереди.
В наших разговорах вместо словосочетания «Морской лев» все чаще стало проскальзывать новое слово «Барбаросса». Оно как-то очень удачно сочеталось с немноголюдными равнинными ландшафтами восточной Германии — древним краем тевтонских рыцарей и крестоносцев. В конце концов мы дошли до Филипово в польской области Сувалки — менее чем в двадцати километрах от границы с сопредельной Россией… Итак, значит, нас подготавливали к войне на Восточном фронте, т. е. к войне на огромных, с трудом поддающихся осознанию пространствах. По слухам, мы располагали к войне против России ста семьюдесятью дивизиями, общая численность которых составляла более трех миллионов человек. Когда мы дошли до наших приграничных позиций на востоке, до нас наконец дошел смысл таинственного слова «Барбаросса»…
* * *
— Могу я принести герру ассистензарцту что-нибудь поесть? — услышал я вдруг голос Дехорна, выжидательно стоявшего у меня за спиной. Я с некоторым усилием заставил себя выйти из своей мечтательной задумчивости и утвердительно кивнул ему. Мюллер, как я заметил при этом, уже закончил с чисткой моего автомата и теперь деловито рассортировывал разные виды перевязочных бинтов. Нойхофф и Хиллеманс оживленно беседовали о чем-то прямо во время еды, а Дехорн медленно пробирался ко мне, осторожно неся перед собой тарелку, щедро наполненную до краев гуляшом.
Один из наших вестовых проехал мимо нас на велосипеде. От него мы узнали, что все наши роты уже дошли до Мемеля на всей протяженности фронта по нашему сектору и взяли еще девятерых пленных. Две или три сотни русских были вынуждены отступить через реку вплавь, побросав при этом свое оружие и технику.
— Неблагодарная работенка, что уж тут и говорить! — донесся до меня сдержанный комментарий Нойхоффа. — Ничуть не удивлюсь, прямо даже вижу, как наши люди отдохнут там где-нибудь в лесах часок-другой, а потом вернутся обратно к четырем-пяти вечера. Разве не так, Хиллеманс? Вот посмотришь. А что — еда здесь хорошая, еды много, а еще их здесь дожидается горячий кофе.
