Иван Яковлевич глянул на свои часы. Время заставляло спешить. Погода оставалась пасмурной, и это тоже не добавляло Золотову бодрости.
Глава третья. В логове
Кикнадзе сидел, привалившись спиной к стене пещеры. Если бы кто-нибудь мог видеть сейчас бывшего сержанта, он угадал бы его душевное состояние. На смуглом лице кавказца таилась счастливая улыбка. Она теплилась в уголках губ, выдавала себя трепетом ресниц. Будь Павел человеком открытым, улыбка откровенно сияла бы на его лице, а он не тот совсем, кто без оглядки отдается своим чувствам — и хорошим, и плохим. Чуть приметное подрагивание кончиков тонких усиков делало его чем-то похожим на хищного зверя, блаженствующего в сытой дреме, но не забывающего об окружавших его опасностях.
Павел отчего-то насторожился и прислушался. В пещеру не доносились звуки извне, только слышался всхлипывающий, густой храп спавших у противоположной от Павла стены Долгова и Маринина. Они лежали головой к неблизкому отсюда выходу из пещеры, скрытому несколькими крутыми поворотами прохода, привольно разбросав руки и ноги.
Света толстой стеариновой свечи, горевшей в полный фитиль, хватало, чтобы Павел видел даже капельки пота, выступившие на верхней губе Семена. Конечно, свечи следовало бы экономить, но сейчас Павел был щедр и на свет, и на добрые чувства.
Семен пустил громкую руладу храпа и перевернулся на бок. Это встревожило Кикнадзе. Глаза его мгновенно утратили выражение сонливого покоя, с лица слетела умиротворенность, будто рядом с кавказцем, по крайней мере, произошло нечто неожиданное и опасное. Павел тут же успокоился, но и поза и настроение его изменились. Он сел поудобнее, отодвинулся спиной от стены. Оглядел пещеру, задержав взгляд на большом раздутом мешке, прислоненном к стене, грубо сколоченном из обрезков горбылей ящике, на котором в пустой консервной банке стояла свеча с изрядно оплавленной верхушкой, лежало полбуханки хлеба с воткнутым в нее ножом Семена. Канистру из-под бензина, на которой стояла солдатская металлическая кружка, он скорее различил, чем увидел. Мысли его, неожиданно вспугнутые всплеском храпа Семена, потекли снова спокойно. Вот сейчас, думал он, Долгов и Маринин спят безмятежным сном, и они верят, что он, Павел, не прикончит их вон тем ножом, воткнутым в хлеб, или из автомата. Но как рискуют они, доверяя ему. А если он вдруг пожелает избавиться от них или захочет посмотреть, как они, раненые, будут мучиться у его ног в предсмертной агонии? Они знают, что он может их убить, и тем не менее верят. Глупо. Или взять того командира роты, который поверил, что Кикнадзе в самом деле ненавидит фашистов и поэтому отчаянно дерется с ними и даже взял на себя командование взводом. Но почему капитан не подумал по-другому: Кикнадзе дерется, чтобы выжить, спасти себя, и только себя. Но ротный верил в другого Кикнадзе и даже отдаленно не предполагал, что подвернись сержанту подходящий случай, прикончил бы и капитана. Значит, ротный тоже глупее его, Павла, если верил в то, чему верить нельзя. А тот старый дурак — Кикнадзе из Кутаиси. Он тоже верил, что Павел в самом деле сирота, потерявший все документы, и тоже Кикнадзе. Болван, до того развесил уши, что предложил сразу усыновить «бедную сиротинку». Если чекисты добрались до него, старик горько пожалеет о своей доверчивости…
Последняя мысль снова вспугнула благодушное настроение Павла. Конечно, чекисты, выйдут на кутаисского Кикнадзе — ведь Павел призывался в армию из Кутаиси, там же ему выписывали и новые метрики, и паспорт. Они непременно проследят биографию «сержанта Кикнадзе» от появления его в Кутаиси до дезертирства. Потом уткнутся носом в это село и… тупик, потому что ни за что не узнать им, кто он есть на самом деле и что было в его жизни до Кутаиси. Кто расскажет им об этом? Такого человека найти им не дано..
«Чудак, — усмехнулся про себя Павел. — О каких чекистах ты думаешь, каких чекистов боишься, если несомненно, что не сегодня завтра фашисты будут в Орджоникидзе и здесь, и в Кутаиси. Хорошо, что удалось дезертировать именно в этих местах, на Кавказе. Что ждало бы меня там? Служба в полиции на оккупированной территории или какая-нибудь зондеркоманда, где за каждым смерть ходит следом так же, как и на передовой. Будто я знал, чувствовал, что мне подфартит попасть сюда». Павел осторожно приложил голову к холодному граниту. Все складывается отлично, он не совершил еще ни одной ошибки, хотя как осложнилось дело в пещере, когда на него неожиданно свалились эти, в форме. Исход схватки решил чей-то удар по голове, от которого он потерял сознание. Кикнадзе усмехнулся, вспомнив, как все было потом…
В себя он пришел от резкой боли в правом боку, понял, кто-то ударил его носком сапога в бок. Тут же раздался резкий трескучий, как бы с жгучей ненавистью голос, который, казалось, усиливал боль от наносимого удара.
— Вставай, гад проклятый! Разлегся, подонок, как на курорте.
Павел попытался подняться, но острая боль в боку плотно прижала его к гранитному полу пещеры.
— Чего притворяешься, гнида паскудная? — хлестко продолжал тот же голос. — Сейчас я тебя подниму.
Павел всматривался в темноту, надеясь разглядеть врагов. Он знал, что в пещере их по крайней мере двое.
— Ну, сам встанешь или…
Говоривший вновь ударил Павла носком сапога в бок, злобно выматерился.
Кикнадзе дернулся, как от удара электрического тока. Невидимый истязатель, похоже, хорошо знал, как и куда надо бить человека, чтобы тому было невыносимо больно.
— Сейчас, сейчас, — со стоном прохрипел Павел, приподнимаясь на руки.
Может, это движение, пусть даже на короткое время, укротит ненависть человека, который прятался в кромешной тьме и бил Павла, перемежая удары словами. Но Кикназде так и не удалось встать. От очередного пинка в глазах Павла что-то сверкнуло, он перестал слышать и утратил чувствительность к боли. Однако следующий удар опять привел Павла в себя. Он глухо застонал и вдруг перестал бояться, словно стон его, как защитная стена, встал между Павлом и его невидимыми врагами.
«Не встану, пусть кончают сразу, — подумал он с безразличием, вроде это „пусть кончают“ к нему не имело никакого отношения. — Все равно от этого уже никуда не уйдешь». Он лег ниц, как бы добровольно подставляя свою спину под смертельный плевок горячим свинцом из дула автомата или пистолета. Движение было резким, и кавказец застонал.
— Вставай, гад, — снова раздался голос, но удара за ним уже не последовало.
Кто-то облапил Павла за плечи и попытался перевернуть его на спину. Кикнадзе совсем не сопротивлялся, но, видно, тело его, налитое болью и безразличием, оказалось слишком тяжелым для того, кто возился с ним.
