Ещё немного - полчаса, может час. Надо просто дотерпеть, а уж там будь, что будет…
Язычок металлически щёлкнул, уступая нажиму. Ящик заскрипел и поддался, выдвинувшись примерно на полсантиметра.
Уф-ф-ф, готово, и даже дерево особо не поцарапано. Конечно, профессиональный криминалист, вооружённый лупой и прочими криминалистическими приспособлениями, отыщет следы взлома - но уж точно, не «счетовод Вотруба». Во всяком случае, возни с ящиком оказалось не в пример меньше, чем с дверью кабинета, запертой на ночь дневальным. Там обойтись одной стамеской не получилось, пришлось пустить в ход кусок жёсткой стальной проволоки, предусмотрительно прихваченный в цеху – и всё равно, в какой-то момент мне показалось, что ничего не получится, и придётся искать другие способы проникновения в кабинет завкоммуны. Но, к счастью, замок оказался довольно хлипким – или это у меня внезапно прорезался навык домушника, приобретённый в прошлой жизни?..
А вот и папка – лежит себе поверх стопки других таких же, и никто её никуда не переложил. Я вытащил её из ящика, положил на стол, но всё равно в кабинетной темноте едва различал надписи. Крупные типографские буквы «Личное дело», ещё кое-как можно разобрать, как и старательно выведенное от руки «Алексей Давыдов № 245.
Я раскрыл папку. Темнеет в углу квадратики фотографий, стандартные «шесть на восемь», фас и профиль, как в уголовном деле - а вот текста уже не разобрать. И это проблема, потому что включать даже настольную лампу, не говоря уже о люстре под потолком нельзя. Шторы тут жиденькие, настоящей светомаскировки не организуешь, свет обязательно пробьётся наружу. Конечно, на улице по-прежнему льёт дождь, население коммуны давно спит, но всё равно, риск слишком велик.
Унести папку с собой и изучить в спокойной обстановке? Немыслимо – с тем же успехом можно самому пойти и признаться в краже. Мелькнула даже дикая мысль: поджечь письменный стол. Пока обнаружат, пока поймут что к чему, пока потушат – от стола останутся одни головешки, не говоря уж о бумагах, которых тут полным-полно, и ни одна зараза не догадается, из-за какой из них случился поджог… Но я немедленно отбросил эту идею и даже слегка испугался – эдак можно чёрт знает до чего докатиться. Да и спичек у меня нет, как и зажигалки – чем поджигать-то собрался?
Нет, вариант с похищением папки никуда не годится. Забрать на время, пролистать наскоро - хотя бы в умывальне или в другом укромном местечке, где есть электрический свет – а потом вернуть на место? Риск сумасшедший, но, похоже, других вариантов у меня не остаётся.
На пол легла полоса света из приоткрывшейся двери. Я испуганно обернулся. На пороге – чёрный на фоне освещённого дверного проёма силуэт.
...Всё-таки попался?..
Стамеска зажата в кулаке как нож, обратным хватом. Это инстинктивно – конечно, я не собираюсь пускать её в ход. Хотя…
- Это я, Марк. – сказал силуэт. – Не бойся, больше тут никого нет, а я тебя не выдам.
…Марк? Гринберг? Пятнадцатилетний парнишка-еврей, с которым я полтора часа назад увлечённо резался в «Чапаева»? Час от часу не легче… этот-то что здесь забыл?
- Я так и думал, что ты сюда пойдёшь. – заговорил незваный гость. – Ну что, нашёл? Дашь глянуть?
Наверное, я обалдел настолько, что лишился дара речи, и только и смог, что молча протянуть Марку папку. Он близоруко прищурился в попытке разобрать что-нибудь на первой странице.
- Значит ты тоже…
- Тоже? Ты… кх-х-х… ты это о чём?..
Голос у меня всё-таки прорезался – хотя и пополам с нервическим кашлем.
- Я ведь тоже не сразу сюда попал. – виновато ответил Марк. - Сначала меня отвезли в Москву, в ту лабораторию, и только потом - на поезд и в Харьков. Как и тебя, верно?
…Лаборатория? Москва? Вот, значит, к чему были те картинки из видения – глухие стены, кресло, опутанное проводами, потом улицы большого города за окошком автомобиля. Погодите, значит, Марк тоже прошёл через это всё?
- Я… - голос хрипел, слова с трудом срывались с пересохшего внезапно языка. – Понимаешь, я и сам.. о, чёрт, сейчас совершенно нет времени на объяснения!..
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Он понимающе кивнул и протянул мне папку.
- Собираешься изучить? Только ведь свет включать нельзя, с улицы могут заметить.
- Это я уже и сам догадался – киваю. – Вот, думаю забрать на пару часов и почитать.
- Опасно… - Марк покачал головой. – а вдруг Антоныч вернётся? Он иногда по ночам работает.
«Антонычем» коммунары называли между собой Погожаева.
- Это-то понятно…– вздохнул я. – А что делать? Тут-то ни зги не видать…
Марк порылся в кармане и протянул пне плоскую коробочку.
- Вот, держи, я нарочно прихватил.
Это был фонарик – чёрный, в металлическом корпусе, с выпуклой линзой, прикрытой откидывающейся крышкой. Впереди на металле выдавлена надпись: «DAIMON» и значок в виде молний, заключённых в шестиугольник.
- Германский, солдатский. – прошипел Марк. - Отец подарил, ещё давно, когда мы были в… а, неважно. Батарейка свежая, светит хорошо, ярко. Ты сними с кресла чехол, накройся им с головой и читай, сколько влезет. А я пока в коридоре покараулю.
- А если кто появится – что делать будешь?
- Придумаю что-нибудь. На крайний случай, изображу припадок. Я видел, как это бывает, моя одесская тётка страдала эпилепсией. Пока будут со мной возиться – ты выберешься, хоть через окошко. Справишься ведь?
…вот что тут можно ответить?..
- Справлюсь, куда я денусь с подводной лодки? И, Марк… спасибо тебе!
Он несмело улыбнулся.
- Ну что ты, не за что! Мы ведь, вроде как, в одной лодке? А значит, надо помогать друг другу…
Прыгать в окно не пришлось. Бумаг в папке оказалось не так много, и почти все они относились к прошлой жизни моего «реципиента» - место рождения, семья, где жил, где учился, и прочие подробности. И они, надо сказать, оказались весьма и весьма увлекательными.
Судите сами. Отец Алёши Давыдова служил телеграфистом на КВЖД ещё с дореволюционных времён, с одиннадцатого года. В том же году он женился на дочери фельдфебеля пограничной стражи, а тремя годами позже на свет появился я. Семья Давыдовых счастливо избегла участия во всех гражданских и революционных войнах, прокатившихся с тех пор по маньчжурской земле. Знающие телеграфисты нужны любой власти, их одинаково берегли и командиры революционных отрядов Сунь Ятсена, и, осевшие в Харбине белогвардейцы, и эмиссары правительства Чан Кайши, обосновавшегося на юге Китая, в Гуанчжоу и рассылавшего военные отряды по всему северу и Манчжурии с целью свержения центрального правительства в Пекине.
Годы шли, котелок КВЖД продолжал медленно закипать, время от времени выплёскиваясь кровавыми инцидентами. Во время одного из таких, городишко, в котором служил на тот момент отец и жила наша семья, была захвачена крупной бандой хунхузов. Этим беречь связь было незачем – наоборот, первое, что сделали хунхузы, это сожгли здание телеграфной станции, разломали оборудование, а напоследок подчистую вырезали служащих, и русских и китайцев, без разбора. Случилось это зимой двадцать седьмого года; мы с матерью и шестилетней сестрой вместе с горсткой уцелевших соотечественников сумели выбраться из города и трое суток шли по заснеженной маньчжурской степи, пока не натолкнулись на конный разъезд наших пограничников. Мать не перенесла этого путешествия – спустя три дня она скончалась от воспаления лёгких. Вскоре умерла и сестра, а меня отправили в Читу, в детский дом.
Я читал, и удивлялся собственной отстранённости – как будто в папке речь шла не обо мне и моей семье, а о ком-то постороннем. Собственно, так оно и было – я лишний раз убедился, что от прежнего Алёши Давыдова во мне не осталось ровным счётом ничего. Зато такое «наследство» позволит достаточно правдоподобно замотивировать кое-какие из имеющихся у меня навыков – нет ведь ничего необычного, что сын телеграфиста разбирается в электротехнике и радиоделе? Как и знание китайского и английского языков, который я успел выучить в прошлой жизни.
