— Не беспокойтесь, мы с Паулем захватили кое-что.
И он подмигнул ей дружески и весело.
В самом деле, в заплечном мешке этого удивительного елочного деда оказались и холодное мясо, и кислосладкий хлеб, и масло. Обедали на новом столе, свеже пахнущем еловой смолой.
— Ну, а теперь за дело, — решительно сказал Уусталу и быстро оказался в поношенной синей робе. Пауль также переоделся в старое.
Два дня в доме стучали топоры и молотки, визжала пила и шаркал рубанок Уусталу, и Айно растапливала плиту свежей стружкой. Как изменился дом за два дня, пока этот веселый старик командовал здесь! Иногда он ворчал на Пауля, щуря глаз, присматривался к шершавому куску доски, потом недолго колдовал над ним рубанком и стамеской, и доска превращалась в оконный наличник или в красивую кухонную полку для Айно. А старик все ходил, недовольно щурился, и Айно с восхищением следила за ним.
Пол перестал скрипеть, — его перебрали, вставили новые половицы. Стены с вылезшей паклей и закопченный потолок обили матовой светлокоричневои папкой, на места стыков набили аккуратные рейки. Стало нарядно и весело. Остеклили разбитые окна.
Когда все было готово и оставшиеся материалы снесли в сарай, Уусталу снял робу и собрался уходить. Оглядывая сделанное, сказал без улыбки и очень серьезно:
— Я в этом доме сам хотел бы жизнь начать с начала…
Айно не удержалась и поцеловала его в седой хохолок на виске.
Пауль отвез Уусталу на Анту до большой дороги. Крепко пожав ему руку, он пробормотал:
— Спасибо, старик… за все…
— Что — спасибо… — заворчал Уусталу. — Люди — тебе, а ты — людям, да… Я с тебя еще спрошу, помни!
Попутная машина увезла его.
— Какой старик! — с восторгом сказала Айно, когда Пауль распряг Анту и вошел в комнату. — Принес счастье и ушел.
— Я говорил, — с гордостью согласился Пауль. — Он так всю жизнь: один дом выстроит и за другой принимается.
После посещения Уусталу работы на Журавлином хуторе не убавилось. Отдыха не знали ни Пауль с Айно, ни Анту. Рано утром, в темноте, Пауль запрягал старого мерина и ехал на речку за водой; Айно в это время задавала корм поросенку и корове, доила, готовила завтрак. Позавтракав, Пауль, уезжал за десять километров в лес, где лесничество, по ходатайству волисполкома, выделило строевой лес на корню для будущих новостроек. Лес следовало спилить сейчас, пока зима, — через несколько месяцев не будет времени. Он взялся помочь выполнить Петеру Татрику нормы по государственным лесозаготовкам; за это Татрик обещал помочь Рунге.
Усталый приезжал Пауль в темноте; сваливал на дворе воз хвороста. С трудом отмыв клейкие и черные от смолы руки, садился на кухне у стола и жадно принимался за горячий картофель с мучной подливкой. Питались они сейчас неважно. Молоко от Минни Пауль два раза в неделю увозил на маслобойню — масло продавал сельхозкооперации. В новом хозяйстве дорог был каждый рубль, и тратился он только после длительных раздумий.
Неполный рацион получал и Анту. Утром и вечером Пауль выдавал ему по крошечной мерке овса. Овса был только один мешок, и его следовало приберечь к весне. Айно с тревогой поглядывала на тающую в сарае кучу сена, — его дали им в волости, так же как и овес, и семена для посева, — но Янсон предупредил, что больше не даст. Хватит ли? «А если не хватит?» — озабоченно думала Айно. Ведь тогда Анту не будет работником, и так вон ребра выступили… Да и Минни необходимо хорошо кормить: через два месяца она должна отелиться.
Вот и думай тут… И, сидя вечерами у керосиновой лампы, они думали.
Закурив после скудного ужина и озабоченно глядя на Айно, Пауль говорил:
— Все хорошо, но как с удобрениями? Поля пять лет удобрений не видели. В волости сейчас минеральных больше нет. А навоза с нашего скота только разве на огород хватит.
— На огород — зола, — проворно отвечала Айно.
Она сколотила ящик, куда собирала золу.
— Все равно мало… — качал головой Пауль. — Но где же взять на поля?
На это Айно не могла ответить.
— Если бы я в лесу успел справиться к концу февраля… — соображал Пауль. — Тогда бы можно хоть торфа навозить с болота…
Потом он брал карандаш и принимался вычерчивать план нового хлева и дома, высчитывал, сколько потребуется камней для фундамента, но вскоре начинал клевать носом.
— Спать, — решительно говорила Айно.
Часто и ночью на тихом хуторе продолжались бесконечные разговоры о строительстве.
— Нам не надо думать ни о чем другом, пока не построимся, — говорил Пауль. — Чтоб нас ничто не отвлекало…
— Тяжело начало… — рассудительно говорила Айно. — Но когда есть земля, корова и лошадь, и поросенок — тогда уже легче…
Дальше она говорила, что все это дарит хорошие надежды, и за них она, Айно, перед всей волостью готова сказать спасибо советской власти. Надо вспахать как можно больше земли, побольше посеять пшеницы, овса и посадить картофеля, не забыть кормовую свеклу. Тогда будет чем кормить Минни и Анту. Свеклой они откормят поросенка и зарежут его не раньше, чем он будет весить пудов двенадцать. Половину — в засол; половину продадут и купят двух поросят. Одного поросенка — на племя, и в будущем году у них будут свои поросята. У Минни будет теленок. Если будет хороший урожай, они купят еще одну корову. Вот тогда-то они заживут…
Дойдя в своих мечтах до пышного сада, разбитого у нового дома, Айно замолкала, словно завершив замкнутый круг в своих мыслях, и беспокойно спрашивала:
— Ну, а кто нам все-таки поможет? Плуга-то нет?
— Трактор вспашет… — сонно говорил Пауль. — Тот красный трактор Кянда, — он теперь в машинном товариществе…
Так, наполненные напряженным трудом, проходили дни новоземельцев на Журавлином хуторе. И хотя день ото дня прибавлялся, становился длиннее, им все нехватало его.
Отправив Пауля в лес, Айно принималась за домашние дела. Если за ночь выпал снег, сгребала его со двора, рубила хворост, привезенный мужем, и укладывала в штабеля перед сараем, резала солому в корм корове, мыла и чистила в доме, затыкала паклей разошедшиеся пазы в хлеве, приколачивала какие-то щеколдочки, сама сколотила из досок небольшую кладовушку в холодных сенях.
Она двигалась стремительно и легко я все напевала:
Были бы доски, была бы пила,Лодка давно бы готова была.Но — чтоб увидеться с милой своей,Все-таки лодку построить сумей!
О, ради своего счастья она готова была поработать. Разве это работа, что она сейчас делает? Она все жалела, что не может вместе с мужем пилить в лесу бревна для их будущего дома. Но кто тогда будет ухаживать за коровой и поросенком?
— Вот придет весна, тогда поработаешь во весь аппетит, — обещал Пауль.
И она жадно дожидалась весны. Дали бы только ей посеять, уж она бы пожала!..
Кипучая здоровая крестьянская кровь переливалась в жилах Айно, просвечивала сквозь румяную кожу широкого круглого лица, сияла в жизнерадостных голубых глазах ее. Она могла поднять пятипудовый мешок с земли на телегу. Как-то на деревенской вечеринке она на спор протанцовала без перерыва больше часу, пока музыканты, утомившись, не бросили играть… Ей ничто не было трудно. Только достичь богатства казалось ей трудной и невозможной задачей. Она была крестьянкой и слишком хорошо знала, что значит строить свою жизнь, когда нет ни плуга, ни бороны. Раньше в деревне Коорди у людей на это уходила целая жизнь. Но Пауль верил, и это поддерживало в ней веру в новые силы.
Работа в лесу подвигалась. Норма лесозаготовок Петера Татрика была выполнена, и теперь, на лесной делянке падали деревья, для нового дома Пауля Рунге.
Широкая спина Пауля склонялась к пиле; в этой спине Татрик видел непреклонную решимость не отрываться от дерева, пока оно с шумом не рухнет на землю.
— Я и не рад, что связался с тобой, — добродушно ворчал Татрик, обтирая лоб, и бросал недокуренную папиросу. — Эдак ног не потянешь.
С упавшей сосны Пауль срубал сучья. Рубил с такой яростью, словно рогатые сучья преграждали путь к его новому дому. Острый топор смаху сносил сучья толщиной в руку.
Пауль работал бездумно, весь уйдя в дело, ни на что не отвлекаясь, как лошадь, пущенная в борозду. Теперь все зависело от него самого, от его работы. Все было ясно. Там в Коорди — земля: его земля. Тут лес. Его надо спилить, чтоб построить новый дом. Надо быстро успеть с лесом, потому что весна наступает. Надо еще успеть хоть немного вывезти с болота торфа на давно не удобрявшиеся поля. А снег уже тает под мартовским солнцем, становится ноздреватым, рыхлым… Снежные сугробы на солнечной опушке уже опадают, как мыльная пена…
Надо торопиться.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Как ни торопился Пауль Рунге вывезти на поля торф, весна обогнала его. Она пришла апрельской ночью в густом влажном тумане, полном приглушенного шума и движения; словно громадные птичьи стаи пролетали высоко над головой. То шумели деревья, отряхиваясь от весенних капель, журчали невидимые ручьи в своем вечном стремлении к морю. Двор хутора почернел. Сани, оставленные Паулем вечером перед сараем на крохотной полосе хрупкого льда, утром оказались на раскисшей земле, и Пауль с трудом сволок их в сарай. Нечего было и думать ехать на болото.
