— Знаешь, — сказал я, — мне кажется, тебе стоит когда-нибудь напрямую спросить Суареса, настоящая она или нет. Ты задай ему этот вопрос, когда подвернется подходящий момент.
— Я спрашивал его, перестал бы я тосковать по матери, если бы отправился в путешествие с ее пальцем, — ответил Фабиан, внимательно рассматривая книжные полки. — Спрашивать такое довольно жестоко с моей стороны, если вспомнить, что он все-таки ее брат. Суарес ответил, что такие вещи нужно решать самому. И повторил свою старую дурацкую присказку: «Горе задает всем нам разные вопросы». Да он просто идиот.
— Слушай, может, уберем осколки? — спросил я, кивнув на пол.
— Нет, оставим все как есть. Иди сюда. Ты только посмотри на размер этой энциклопедии. Полюбуйся, что там написано. Нужно из нее кое-что прочитать. Иначе в горах нас просто забьют насмерть, как бедняжку Хуаниту. Я хочу сбежать от Суареса и его фальшивой засушенной головы. Хочу сам отыскать настоящие мертвые головы.
— Может, лучше поищем что-нибудь выпить? — предложил я.
— Мудрое предложение! — воскликнул Фабиан и, отвернувшись от энциклопедии, ткнул в меня пальцем. — Первая разумная фраза с твоей стороны за весь день. Ты оставайся здесь, смотри за подъездной дорожкой к дому. Кажется, я знаю, где Суарес хранит бутылку текилы. Но даже если мы ее не найдем, то я прокрадусь в дом Байрона и украду у него выпивку. Предоставлю ему шанс пристрелить меня при попытке к бегству, если, конечно, ему хватит духа.
Начисто забыв о том, что Байрон в данный момент крутит баранку автомобиля Суареса и потому никак не может стрелять в него, даже если Фабиан того пожелает, мой друг вышел из библиотеки. Я же занял позицию возле книжных полок, где он только что стоял, — оттуда можно было бы увидеть свет приближающихся фар, если Байрон с Суаресом вдруг решат вернуться домой.
* * *
Позвольте прояснить некоторые детали:
Комплект томов энциклопедии — это отнюдь не переплетенные в кожу старинные фолианты с золотым обрезом.
Когда я открыл нужный том, тот не осыпался вековой пылью.
Я не впился удивленным взором в описания забытого континента.
Семейное издание «Encyclopaedia Ecuatoriana» в двадцати двух томах переплетено в коричневый пластик, имитирующий кожу, иллюстрировано выцветшими фотоснимками семидесятых годов и отпечатано на дешевой, почти прозрачной ломкой бумаге. В библиотеке Суареса ее тома занимали место между обязательными учебниками по медицине и подборкой старомодных книжек из серии классической литературы с красными корешками. В любом доме, населенном представителями среднего класса, можно обнаружить подобную подборку книг. Последовав с некоторым опозданием совету матери, я вытащил том со статьями на буквы «С» и «Т» и открыл его на странице, где рассказывалось о Стоунхендже.
Одно лишь это название навеяло безжизненные воспоминания об Англии: постоянно моросящий дождь, куртки с капюшонами, придорожные кафешки, унылые гостиницы. Однако пока я читал статью, родная страна постепенно предстала передо мной в совершенно ином свете. Почему мне раньше ничего об этом не рассказывали? Оказывается, там были друиды, точки солнцестояния и некая великая тайна. Я открывал энциклопедию, думая, что это скучная книга, напичканный фактами справочник — то, что берут в руки, когда нужно проконсультироваться по тому или иному вопросу. На самом деле в ней совершенно будничным языком объяснялось удивительное действие космических сил, проявляющееся в Стоунхендже, подробно рассказывалось о том, как загадочные исполинские камни были доставлены туда из Уэльса. А еще статья отослала меня к другому тому, из которого я узнал, что Иосиф Аримафейский побывал в Гластонбери и что вонзенный им в землю меч превратился в розовый куст.
Меня охватило радостное ощущение некой сопричастности к тайне. Когда я познакомился с Байроном, а это было два года назад, тот спросил меня, из какой страны я приехал. И я ответил, что из Англии.
— А, Лондон, — произнес Байрон. — Город королей.
— Что? — не понял я.
— Лондон — это город, в котором до сих пор живут короли и королевы, — с мечтательной тоской в голосе пояснил Байрон.
Тогда его фраза показалась мне наивной, однако сейчас, после того как я ознакомился с энциклопедической статьей о Стоунхендже и соответствующими ссылками, его тогдашние слова прозвучали по-иному, емко и многозначительно. Это был своего рода урок. Я понял, что время наделяет нас удивительной способностью переосмысливать прошлое, способностью видеть привычные вещи под новым углом, способностью вдохнуть тепло в самые слабые истины. Если подобное простое переосмысление фактов сумело приукрасить мрачноватую Англию, то что в таком случае оно может сделать с Эквадором, где найденная в горных льдах мертвая принцесса почти ежедневно фигурирует в заголовках первых полос местных газет.
Я взял с полки еще один том и нашел в нем статью об инках.
Куча дат, масса фактов, жутковатая фотография развалин Мачу-Пикчу, гравюра с изображением великих братьев-соперников, Уаскара и Атахуальпы. Смачные подробности древних пиров, на которых лакомились человеческим мозгом, и массовые убийства испанских католиков. Все это звучало многообещающе.
Дальше я отыскал еще одну статью. Исла де Плата.
Место, известное как «Галапагосы для бедных». Огромное количество местных видов животных. Горбатые киты, проплывающие из Антарктиды по пути в Колумбию. Назван островом Серебра, поскольку предполагается, что именно в этих местах спрятаны легендарные сокровища Френсиса Дрейка. С кораблей сбросили в воду семьдесят две тонны серебра. Место гнездовья альбатросов и синеногих олушей.
До сих пор практически не исследован учеными.
— Вот и я, — сообщил Фабиан, вернувшийся с подносом в руках. — Тут текила, лайм и соль. Похоже, ты с головой ушел в научные изыскания.
— Ты только взгляни, — сказал я, подойдя к столу и не выпуская из рук энциклопедию.
— Ты с ума сошел? Ты сюда посмотри! Что бы ты там ни нашел, это может обождать. Садись.
— Но я…
— Я думал, ты хочешь услышать историю про моих родителей. Тогда слушай, а то ведь я могу передумать.
Фабиан выключил музыкальный автомат и погасил верхний свет. Затем включил старую цветомузыкальную установку в стиле дискотек семидесятых годов — еще одно дополнение интерьера Суаресовой библиотеки. Историю Фабиана мне предстояло выслушать не при свете камина, а под блуждающие синхронизированные красно-голубые огоньки.
Прежде чем поставить том обратно на полку, я мысленно проговорил название места, найденное на карте. Это был небольшой городок на побережье Тихого океана, недалеко от островка Исла де Плата, облюбованный фанатами серфинга. Существуют и другие географические названия, более представительные, которые я слышал и раньше, однако именно это застыло отпечатком-негативом на сетчатке моих глаз после того, как том был закрыт и библиотека превратилась в мешанину ритмично скачущих огоньков. Городок назывался Педраскада.
Фабиан уселся напротив подноса и разлил текилу в четыре рюмки. Мы торжественно опрокинули сначала по первой, затем по второй. Вторая прошла легче, без гримас отвращения и передергивания всем телом. Заметив мою нервную усмешку, Фабиан сказал:
— Нечего смеяться. Теперь будем текилу потягивать по глоточку.
С этими словами он налил нам еще по паре рюмок, и мы посмотрели друг на друга так, будто одного из нас только что обвинили в шулерстве. В комнате стало тихо, было слышно лишь негромкое поскрипывание цветомузыкальной установки.
— Тебе удобно сидеть? — поинтересовался Фабиан.
Глава 5
— Ты наверняка даже не догадываешься, но мой отец был метисом, — сказал Фабиан. — Он никогда в этом не признавался, но это действительно так. Его бабка была индианкой из Пегуше. Отец утверждал, что и она была метиской и что индейской крови в его жилах настолько мало, что ее практически нельзя принимать в расчет.
«Метис — относительное понятие, — обычно говорил он. — В Европе меня, возможно, посчитали бы метисом. Но в Эквадоре все по-другому, здесь я не метис. Здесь я белый.
Я по происхождению — главным образом белый, в жилах которого течет испанская кровь».
Тем самым он подразумевал, что стыдится собственной бабки. Суарес никогда бы этого не одобрил. Особенно если вспомнить всю ту чушь, которую он обычно несет о мировом значении местных традиций и культуры, хотя, что касается чистоты крови, сам мало чем отличается от конкистадоров.
Но мой отец — для тебя он сеньор Феликс Моралес — никогда бы не признался в своих индейский корнях. Он, как мог, стремился к тому, чтобы его считали потомком конкистадоров: слушал классическую испанскую музыку, обожал фламенко, пытался танцевать пасадобль. Он даже постоянно носил дурацкий красно-белый шейный платок, видимо, считая его верхом изящества. Моя мать, которая, насколько мне известно, не имела предков-индейцев, наоборот, обожала танцевать и любила слушать жуткую индейскую музыку, все эти их свистульки и свирели. И даже неплохо говорила на языке индейцев кечуа.
