всем весом на костяшки пальцев. Он нечаянно качнулся вперед, и зеркало затуманилось от его дыхания, вспыхнув искрами, словно звезды вокруг его головы осели на стекло. Ему показалось, что сам он только иллюзия, мелькнувшая на мгновение во всеобъемлющей тьме, пока он смотрел сквозь самого себя в черноту. Он боялся пошевелиться, но если стоять тут и дальше, он увидит то, что наблюдает за ним из лишенной света темноты.
Кто-то звал его по имени. Голос был слишком далеким, чтобы докричаться до него, но он его отвлекал. Это звала его тетя, остановившись у подножья лестницы и силясь перекричать музыкальную заставку в конце юмористической программы. Должно быть, она недоумевала, почему он так надолго застрял в своей комнате, хотя лично ему казалось, что время вообще не движется. Если он не отзовется, она отправится его искать.
И она найдет его в темноте, завороженно глядящего на самого себя, и это ее убьет. Его побег в Старгрейв уже едва не убил, а если она увидит его в таком состоянии, не сомневался Бен, она как минимум перепугается. Подумав об этом, он содрогнулся от страха за нее и ободрал пальцы о грубую древесину. Дурацкая музыка замолкла, и он услышал, как тетушка начала подниматься по ступенькам, с тревогой окликая его.
Руки в приступе паники одеревенели, но он сумел отпрянуть от зеркала. Хватая ртом воздух, кинулся к выключателю.
– Я здесь, тетя, – с запинкой выговорил он. – Задремал просто.
В следующий миг, испугавшись того, что она может увидеть, заставил себя снова развернуться к зеркалу.
Но там не на что было смотреть: только его собственное лицо и фотография, и ничего в глазах, лишь недоумение и угасающий страх, и вовсе ничего таинственного в лицах на фото. Если что-то и заставило его увидеть то, что он видел, теперь оно наверняка кануло обратно во тьму.
– Я уже спускаюсь, тетя, – крикнул он, сумев овладеть голосом.
Услышав, что она остановилась и в итоге начала спускаться обратно, он судорожно выдохнул. Он двинулся вниз по лестнице, как только сумел скрыть следы паники, убеждая себя, что Рождество значит для него все то, что значит для нее. Он больше не должен видеть такое, пожалуйста, Господи, ради нее.
Глава восьмая
Мейбел Бродбент уже запирала свой магазин в канун Рождества, когда прибежала дочка киоскера, такая печальная, что Мейбел спросила, чего она хочет.
– Всего лишь синие нитки, – ответила Анита так, словно незначительность ее покупки была волшебным «Сезам, откройся». – Я почти закончила вышивать рождественский подарок для мамы.
Мейбел невольно сжалилась над ней. Она снова открыла магазин только для того, чтобы отыскать среди множества синих ниток нужный оттенок, образец которого Анита намотала на указательный палец, а деньги велела занести после праздников – дневную выручку она уже отправила в банк. Девочка убрала моток ниток в карман и привстала на цыпочки, чтобы неуклюже запечатлеть на щеке Мейбел поцелуй, пахнувший шоколадом.
– Счастливого Рождества, мисс Бродбент, – выпалила она.
– Похоже, у меня оно уже началось, милая. И тебе того же, – ответила Мейбел, а девочка пересекла площадь и побежала вверх по холму. Запирая магазин, Мейбел осталась на городской площади одна. Без торговых прилавков, которые еженедельно вырастали вокруг полуразрушенного каменного креста, та была гулкой и пустой. Плотнее обмотав шею шарфом и натянув перчатки, Мейбел бросила последний оценивающий взгляд на магазин с затемненной витриной – она, как и обычно перед Новым годом, поменяла там натюрморт из клубков шерсти и схем для вязания, – прежде чем отправиться домой.
Солнце уже село за вересковые пустоши. Над Старгрейвом и мрачным массивом Леса Стерлингов, на фоне желтоватого неба вырисовывались зубчатые контуры кряжа из песчаника. Магазины, разбросанные между террасами жилых домов на Рыночной улице, главной дороге через площадь, которая протянулась на полмили параллельно железнодорожным путям, были закрыты до следующей недели. Рядом со станцией местный риелтор с женой загружали горы сделанных в последнюю минуту покупок в самое большое в городе такси, пока предпоследний предпраздничный поезд, пыхтя, уходил на север. Мейбел остановилась у газетного киоска, чтобы купить пачку сигарет «Дю Морье» и пропустить стаканчик шерри, который киоскер предлагал всем покупателям в канун Рождества, после чего снова храбро двинулась в ночь, пока алкоголь согревал изнутри.
Газетный киоск был последней торговой точкой на главном шоссе. За ним стояли только несколько беленых домиков с террасами из грубого кирпича и просторными садами, стены которых украшали причудливые куски породы, принесенные их хозяевами с вересковых пустошей. По другую сторону железнодорожных путей тянулись акры вереска, отделявшие город от ферм, где, словно упавшая звезда, светилось одно окно. Домик Мейбел был последним перед железнодорожным мостом, но не последним в этой части города. Выше него, в нескольких сотнях ярдов по пустынной грунтовой дороге, которая отходила от главного шоссе рядом с ее садом, стоял дом Стерлингов.
Мейбел уже была у своей калитки, когда на шоссе показалась идущая из города машина. Положив руку на щеколду, Мейбел дождалась, пока фары автомобиля осветят погруженный в темноту дом. Ей была неприятна мысль, что какие-нибудь дети могут забраться туда, хотя у них в эту главную ночь года наверняка имелись занятия поинтереснее. Машина миновала поворот дороги, и свет фар сделался ярче, когда городские фонари остались позади. Поток света залил сад Мейбел и перетек на дом Стерлингов.
И дом, и лес над ним как будто выступили на шаг вперед. На несколько мгновений дом и блестящая масса деревьев сделались самым ярким в Старгрейве пятном. Мейбел всегда казалось, что этот высокий трехэтажный дом с крутой крышей и нависающей над ним короной из непропорционально больших дымовых труб как будто вырван из городского викторианского пейзажа – словно ему не хватает чего-то для цельного образа, – но сейчас ее охватило пугающее чувство, что свет попал на здание как раз в тот момент, когда оно перешептывалось с лесом о чем-то тайном. Должно быть, потому что все шторы на окнах задернуты, решила Мейбел, однако она никак не могла отделаться от воспоминания о Бене Стерлинге и о том, как она не сумела вступиться за него. Тени причудливых камней, выстроившихся на стене неухоженного сада, плясали вокруг дома, пока машина подъезжала к мосту, после чего темнота ринулась в занятое постройкой пространство. Подавив приступ дрожи, Мейбел торопливо зашагала по подъездной дорожке.
Она отперла дверь своего дома, и он приветствовал ее запахами полевых цветов, которыми она оплела овальное зеркало в прихожей и верх шкафа в передней комнате. Мейбел включила электрический камин в
