— Надо ждать, пока они выйдут на связь, — сказал полковник. — А до того момента предпринимать что–либо нецелесообразно.
* * *
Когда на следующее утро пилоты вылезли из спальных мешков, снежный буран утих. Анемометр показывал, что скорость ветра составляет всего тридцать миль в час, а вчера она достигала семидесяти.
Лесли приказал установить ветряной двигатель, который должен был обеспечить их теплом и энергией, необходимой для работы радиопередатчика. Около одиннадцати часов по Аляскскому времени пропеллер ветряного двигателя начал вращаться. Это позволило поставить аккумуляторы на подзарядку и с их помощью обогревать «Сон дьявола», так как в противном случае самолет очень скоро обледенел бы. Стекла кабины уже замерзли, дверца открывалась с трудом.
Из репродуктора бортового радиоприемника доносилась непонятная русская речь. Затем послышалось пение: сильный бас пел то жалобно, то задорно. Судя по голосу, певец был полным и красивым. Ему аккомпанировал аккордеон.
Офицеры ели печенье, всматриваясь в серый рассвет, а штабс–сержант возился с радиоприемником. Американские радиостанции молчали, зато русские прослушивались хорошо. Стало ясно, что они находятся на дрейфующей льдине. Чтобы не привлекать к себе внимание русских, капитан Лесли приказал радисту выходить в эфир только с очень короткими сообщениями, которые он заранее закодировал. Однако никакого сигнала с базы они не получили. И тогда Хестер предложил поднять в воздух запасную антенну.
— Подождем, — остановил его Лесли. Он почему–то был уверен, что рано или поздно им удастся установить связь с базой.
Атмосферные помехи были для Арктики не редкость, и это мало беспокоило капитана. Беспокоило другое: когда радиосвязь будет установлена, они не смогут сообщить о своем местонахождении, а следовательно, попросить помощи. До тех пор пока не выглянет солнце, их секстан останется бесполезным куском железа. А что они могут сообщить кроме этого? Что их машина вмерзла в лед и что на ней теперь они вряд ли сумеют взлететь? За такое не поблагодарит ни майор Горрелл, ни полковник Рид…
— Ты имеешь представление, сколько стоит наш «ящик»? — спросил капитан у лейтенанта.
— Пять или шесть миллионов, — ответил Харрис. — Тебе придется заплатить эту сумму… в более подходящее время…
«Говорит Москва…» — раздался из репродуктора женский голос.
— Уж лучше мы его сами продадим, — сказал Лесли, — как ненужную собственность американской армии. Может, нам удастся договориться с русскими о цене.
— От них до нас самый короткий путь, — поддержал его лейтенант, — да и интерес они к нам питают.
— Правда, придется поставить условие: чтобы они нас у себя не задерживали, но и домой не отправляли. Я бы, например, охотно пожил во Франции. Разумеется, как гражданское лицо с достаточным запасом валюты в кармане.
— А, понимаю, там же Люсьен, — догадался Харрис. — Она бы встретила тебя с распростертыми объятиями, если бы ты сторговался с русскими. Она ведь коммунистка, не так ли?
Капитан пожал плечами:
— Во всяком случае, кое–кто так утверждает…
Люсьен… Она действительно была бы рада, если бы он вернулся. Он вспомнил, как встретился с ней и как она о воодушевлением рассказывала ему о русских. Он еще решил, что она его разыгрывает. Не хотелось верить, что молодая девушка может преподать ему урок истории. И вообще, мужчин, попадавших после серьезных бесед в любовные сети, он считал дураками.
Сам капитан Лесли дураком не был. Он слыл хорошим американцем и образцовым офицером, его досье было в полном порядке. Он прекрасно знал, какие политические цели преследует Америка, но его это никогда особенно не волновало. Добросовестно исполнять свой долг — таков был его принцип. Люсьен ему нравилась, он настойчиво искал ее благосклонности и, разумеется, любви. Ощущение свежести, новизны захватило его, а остальное, как полагал он, со временем образуется.
Однако Люсьен оказалась человеком необычным. Стараясь не обидеть его, она не говорила ничего плохого об Америке, и он по–прежнему верил, что его родина является олицетворением честности, силы и могущества. Правда, теперь он не был убежден, что американский образ жизни должен служить образцом и для других народов. Люсьен рассказывала ему, что русские, например, живут совсем по–другому и при этом вполне счастливы и очень многого добились. Так незаметно она разрушила сложившиеся у него о них представления. И только когда они вынуждены были расстаться, он осознал, что думает теперь иначе, чем раньше, иначе, чем его друзья и приятели. Внутренне он почувствовал себя более свободным, более независимым, начал кое в чем сомневаться. Жизнь казалась ему не такой, как прежде. Он стал чаще задумываться. И все благодаря Люсьен…
Люсьен! Ему хотелось забыть о ней, забыть обо всем, что она говорила, хотя он понимал, что, если это произойдет, он непременно попадет в какой–нибудь переплет. Однако он обладал сильным характером и потому решил порвать со всем, что ему мешало…
Капитан подвинул Харрису сухой паек:
— Ты плохо ешь, Боб, что с тобой? Продуктов у нас достаточно: хватит на три недели.
— Наше пребывание на льдине может продлиться гораздо дольше.
Снаружи свистел ветер. Харрис достал плитку шоколада и безо всякого аппетита начал жевать. При этом он внимательно рассматривал свою левую руку, сравнивая ее с правой, но пока никакой разницы не видел. Рана, которую он нанес себе вчера, оказалась не особенно глубока. Он сразу продезинфицировал ее и заклеил пластырем, однако непонятно почему перестал ощущать левую руку. Казалось, все должно быстро зажить… Но он почему–то чувствовал тяжесть в голове, его вдруг начало знобить. Если он простудился, это не так уж страшно. Надо только принять что–нибудь из лекарств.
Харрис решил вскипятить воду и приготовить грог. А когда напиток будет готов, он попросит Джима сделать ему инъекцию пенициллина.
— Три недели, то есть двадцать одни сутки? — уточнил Хестер. — Вы считаете, что нам…
— Я ничего не считаю, — перебил его офицер. — Все будет зависеть от погоды и от того, сможем ли мы уточнить наше местонахождение. Если, конечно, нам не удастся установить радиосвязь…
— Но наш «ящик» прочно вмерз в лед, — возразил штабс–сержант, не совсем понимая, о чем ведут речь офицеры. Однако его медлительный ум отметил, что они не исключают возможности вступить в переговоры с русскими. Правда, они говорили об этом со смехом, но шутить на подобную тему не полагалось. Тут он вспомнил, что майор Горрелл просил его обращать внимание на все. Может, эти шутки и есть то самое, что имел в виду майор?
Капитан Лесли, безусловно, превосходный летчик, но какой–то странный. «Держите с ним ухо востро, — предупреждал Хестера майор. — Он дружит с лейтенантом Харрисом и потому будет с ним откровенен…»
«Нет, капитан Лесли не собирается сдаваться русским…» — решил Хестер, толком не сознавая, почему пришел к такому заключению.
После полудня капитан Лесли покинул самолет, чтобы произвести небольшую разведку. Сколько сейчас времени, он точно не знал, так как летом в этих широтах день мало чем отличался от ночи. Когда они вчера пересекали меридиан, на котором расположен Омск, бортовые часы показывали пятнадцать часов десять минут. Разница с местным временем составляла шесть часов, следовательно, сегодня она равняется примерно семи часам. Подобные различия во времени близ Северного полюса не столь важны. Да и вообще здесь, у вершины Земли, некоторые величины и понятия утрачивали свое первоначальное значение. Облако, которое капитан Лесли догнал вчера на своем самолете, сегодня, как ни странно, уже не волновало его.
Осторожно спускаясь по металлической лестнице на лед, он вдруг осознал всю сложность положения, в котором оказался. Из летчика, способного делать на своей машине шестьсот миль в час, он превратился в человека, потерпевшего кораблекрушение и высадившегося на островок, дрейфующий в море со скоростью одна миля в час, да еще в неизвестном направлении.
Покидая самолет, капитан прихватил с собой охотничье ружье и дюжину патронов в надежде подстрелить какую–нибудь птицу. Неплохо было бы подарить потом эту птицу Бренде как воспоминание о собственных приключениях. Он был уверен, что девушка сделает из нее чучело и станет показывать друзьям.
Капитан не спеша обошел самолет и убедился в его исправности. Боб Харрис, надо признать, посадил машину на лед мастерски. Допусти он малейшую ошибку, и самолет превратился бы в груду обломков, а они сами в изуродованные трупы. К счастью, этого не произошло. Теперь ветряной двигатель работает безупречно и у них есть теплое убежище.
Шасси самолета к этому времени вмерзло в лед довольно крепко, хотя не так глубоко, как он полагал. Сколько же времени пройдет, пока колеса полностью не увязнут в снегу. Видимо, не менее трех недель. Как раз на столько им хватит имеющегося у них продовольствия.
