Тогда же Миша Штих познакомился с поэтессой Софьей Яковлевной Парнок. Она была значительно старше него. Впоследствии они долго дружили. Он посвятил ей одно из своих стихотворений. Парнок подарила Мише две книжки своих стихов, надписав их:
Михаилу Львовичу Штих – воспоминаньем о нашем милом Судаке.
Она же познакомила Михаила Львовича с Брюсовым, который одобрительно отозвался о его стихах. Но тогда, в Крыму, главным было не это. Миша страстно и безнадежно влюбился. Страстно – по молодости и по сути своей влюбчивой натуры. Безнадежно – потому, что молодая девушка с семьей уезжала в эмиграцию. Оба они понимали, что это навсегда.
Девушку звали Соня Мейльман. Из упоминавшихся мной 35 крымских стихотворений 8 имели посвящение «С». В них – трагизм вспыхнувшей любви, которая зародилась, уже зная время своего конца. Для молодых людей это действительно тяжкое испытание.
Незадолго до смерти в одном из разговоров дядя Миша рассказывал мне эту историю. Тогда я не успел как следует расспросить его и в итоге не знаю никаких подробностей, ничего.
Даже имя ее я узнал потом. Но помню боль, с какой он – восьмидесятилетний, проживший долгую и трудную жизнь, вспоминал ту крымскую историю. Сколько было суждено им пробыть вместе? Думаю, совсем мало. Большая часть стихотворений говорит уже о разлуке:
К навеки брошенному раюЗабывший все пути – Адам-Я ничего теперь не знаю,Я душу за тебя отдам.
Ты вся со мной и те – две ночи,На мысе дальнем огонек.А отчий дом и город отчийСтал так туманен и далек.
Сгорел закат и море гневно.Молись враждующей судьбе.Моя далекая царевна,Я знаю путь один – к тебе.
По возвращении, пережив страшное приключение на шхуне «Риск», Миша написал и другое стихотворение о начале этого, так драматически сложившегося плавания:
Отъезд
Не прощались. И вечер погас.И никто не жалел о разлуке.Только в море нащупали насТемных мысов простертые руки.
И зарылись по локоть в прибойВ безутешном, беспомощном горе:Все, что было, уносит с собойЭта шхуна, ушедшая в море.
Застилают, клубясь, облакаДальний сон мой, навеянный летом.Не зовите огнем маяка,Не маните последним приветом, -
Без меня в эту ночь, – не вернусь!-Те, кто с вами остались, задремлют.О, какая прозрачная грустьОблекла эту милую землю.
Встречный ветер затих, чуть дыша,Волны прошлого катятся мимо.Навсегда запомни, душа,Берега уходящего Крыма!
Еще про любовь
Вернувшись в Москву, Миша узнал, что его учитель, Р.Ю. Поллак, уехал из Советской России в Германию. В письмах он звал Мишу к себе, но тот предпочел остаться. Занятия в консерватории возобновились уже с новым преподавателем, который оказался приверженцем другой, нежели Поллак, системы обучения. Он стал менять Мише постановку руки. Миша мучился. Кроме трудностей с учебой и обычных для всех тогда мытарств, его не оставляли воспоминания о потерянной любви. Уже в Москве он опять пишет о ней стихи.
Не надо сна. Я знаю и во сне,Что память злей и мстительней, чем коршун.Мне слишком больно думать о тебе,Но позабыть еще больней и горше.
И на столе всегда передо мнойКак образ – море, Ай-Тодор и скалы.А ты нашла ли новый берег твой,88 Нашла ли то, что так давно искала?
Мы нынче все развеяны судьбойПо всей земле, как семена на пашне.Прости, мой друг, я и теперь с тобой-Такой далекой, близкой и вчерашней.
Вот я стою, так крепко руки сжав…Одно осталось – погасив желанья,Готовить зелье из целебных травДля братского холодного свиданья.
Расставаясь, Соня попросила Мишу разыскать в Москве ее родственницу, Женю Лурье, которая в 1917 году приехала из Могилева учиться живописи. Миша подал запрос в адресный стол и вскоре познакомился с молодой художницей. Они оба любили музыку и поэзию. Она была умна, красива и талантлива – Миша не мог не влюбиться. Сам он спустя много лет писал:
Мы очень быстро и крепко подружились. Я стал часто бывать по вечерам в ее комнате в большом доме на Рождественском бульваре, я читал ей стихи, которые помнил в великом множестве – Блока, Ахматову и, конечно, Пастернака. В начале осени дядюшка мой стал устраивать в подмосковный санаторий на станции Пушкино мою сестру Нюту. Я нажал на него, и вместе с Нютой он устроил туда же и Женю. Время от времени я навещал их там. И однажды, когда мы с Женей сидели на скамейке в санаторном лесу, я прочитал ей два моих стихотворения (увы, далеко не блестящих), которые были посвящены ей. Одно из них «Портрет»:
Да, в сумерки яснее все улики.В такие сумерки. И ясно в этот час:Лишь на полотнах мастеров великихЕсть женщины, похожие на Вас.
Одни из тех, о ком столетья пелиИ за кого на смерть, ликуя, шли,На плаху шли и гибли на дуэлиПоэты и мечтатели земли.
Ах, все они давно лежат в могилах,И только Вам – стучаться у дверей,Чтобы искать своих родных и милыхВ каталогах картинных галерей.
Когда я кончил, Женя как-то погрустнела и сказала ласково и непреклонно: «Миша, мы с вами останемся друзьями. Вы меня поняли?»
Я понял. И вскоре мы попрощались, я поехал в Москву.
Обратная дорога после этого разговора – еще одно стихотворение (по-моему, одно из лучших у Миши).
Эта боль – как туго затянутый пояс -До конца, до последней петли.По пригородам волочащийся поезд,Пустые платформы, плетни.
И, врезан в тоску, и в вагонную давку,И в небо – далеким крестомТот вечер, когда о судьбе моей справкуМне выдал Адресный стол.
В залог, что с другою душой неразрывно,Как рельсы, склепают, свинтятСообщники – Бог, захлебнувшийся в ливнях,И дачный погромщик – Сентябрь.
Так надо, так, верно, кому-то угодно.Чтоб день был дождем пропылен,Чтоб лето казалось уже – земноводнымСедых, допотопных времен.
И плыли назад полустанки и поле,Мосты, огороды в селе,Чтоб кто-то – разбужен вагонным контролемВ агонии шарил билет.
Ищите! Ведь это душа моя – битьсяПо стеклам, по лавкам устав, —Сдалась и с обратным билетом сонливцаВскочила на встречный состав.
Вечер слезится в окне запотелом,Вместе со мною роняя слова,Захлебываясь падежами С Вами, о Вас, к Вам.Нечего делать:Подъезжаем. —Москва.
О дальнейшем – по воспоминаниям Михаила Львовича с комментариями Евгения Борисовича Пастернака, сына поэта:
«…мы остались друзьями. Только теперь наши встречи происходили чаще у на,с в Банковском переулке. Женя очень подружилась с Шурой. А еще ей очень хотелось познакомиться с Борей, но их посещения как-то не совпадали по времени». (М.Ш.)
…Женя сделала портреты обоих братьев и часто вспоминала потом, что впервые увидела Борю на дне рождения Шуры Штиха. Пастернак читал тогда стихи, а Миша играл на скрипке. <…> Михаил Штих не запомнил первой встречи Жени с Пастернаком, ему запомнилось лишь нетерпение, с которым она потом стремилась увидеться с Борей. (Е.П.)
Конец ознакомительного фрагмента.
1
Конечно, правильнее говорить «в Водопьяном», как и «в Банковском», однако все мои знакомые – старые москвичи, жившие в этом районе, говоря «в Телеграфном», «в Потаповском» или «в Армянском», для Банковского, Водопьяного и еще нескольких переулков делали исключение; поэтому в своем рассказе о них я решил придерживаться такого написания.
2
«Л.Ф. Пло. Мясницкая, дом Ермакова. Телеф. 1096 и 1072» – реклама технической конторы. Эйнем – кондитерская фирма, имевшая магазины в разных районах Москвы.
3
Софья Соломоновна (в крещении – Федоровна) Виноград, в девичестве – Залманова, была родной сестрой Берты и Абрама Залмановых и матерью Елены, Владимира и Валериана Виноград.
4
Может быть, в январе 1918 в Ярославле еще не привыкли к новым названиям, но в мандате написано «Министерство», хотя в стране уже действовали Народные Комиссариаты.
5
Подчеркнуто М.Л. Штихом.
6
По тогдашней нумерации.
