У них не было никакой возможности послать сигнал бедствия: во время катастрофы рация сломалась. К ней страшно было даже подойти: искра могла воспламенить разлитое кругом топливо, специфический запах которого все отчетливо ощущали. В отличие от «C-53», экипаж самолета «PN9E» не мог утешиться надеждой на спасение, которую дает возможность связаться с внешним миром. Но, может, радист Лолли Ховарт сможет починить поврежденное оборудование, соединит части запасного передатчика или отыщет аварийный передатчик? Поначалу его сослуживцы совсем не рассчитывали на такое везение. Они использовали тяжелое радиооборудование, чтобы загородить вход в хвостовую часть, решив, что если все эти массивные короба не работают, то пусть хотя бы защищают от ветра.
Когда бортинженер Пол Спина пришел в себя, то оказалось, что товарищи собрались вокруг него и усердно растирают его окоченевшие ладони и ступни. Монтеверде отыскал аптечку и вспомнил навыки, полученные еще в те времена, когда он был бойскаутом. В течение получаса он вытягивал и выкручивал руку бортинженера, чтобы сломанные кости встали на свои места перед тем, как будут зафиксированы. Обезболивающих препаратов в аптечке не было. Спина терпел болезненные манипуляции со сломанной конечностью без единой жалобы, так что Монтеверде не мог не восхититься мужеством этого невысокого и щуплого молодого человека. В качестве лонгеты использовали кусок алюминия, который Спенсер оторвал от внутренней обшивки развалившегося самолета. Даже когда этот кусок металла обернули парашютным шелком, сквозь ткань Пол Спина ощущал его холодное прикосновение. Но зафиксировать руку в прямом положении было жизненно необходимо. Затем Монтеверде обработал раны всех остальных членов экипажа.
Пока одни проходили медицинские процедуры, другие собирали вещи для ночевки, а также пытались подсчитать, на сколько хватит съестных припасов. Чтобы устроить нечто вроде «теплого местечка» прямо на полу в центре хвостовой части разложили подушки от кресел, одеяла, дорожные сумки, раскрыли парашюты и расправили их купола. Удалось отыскать тяжелый брезентовый чехол, которым обычно накрывали нос самолета между перелетами. Его летчики натянули в зияющем проеме своего импровизированного убежища. От холода и сырости он не очень спасал, но хотя бы ветер не задувал снег в их «пещеру». Пола Спину, удивило, что этот кусок брезента оказался в самолете. Обычно его снимают перед взлетом и оставляют на базе. Без него, по мнению молодого бортинженера, Гренландия быстро бы расправилась с попавшими в ее ловушку людьми.
Возможность отгородиться от внешнего мира ободрила потерпевших бедствие летчиков. Вуди Перьера, который, как предполагалось, должен был провести на борту «В-17» всего несколько часов, помогая спасателям в поисках свои друзей с «С-53», неожиданно тронула надпись на развернутом им парашюте. Ярлык гласил: «Сделано в Лексингтоне, штат Кентукки». Перьер был рослым двадцатипятилетним парнем, родом из сельской местности. Этот здоровяк ростом выше ста восьмидесяти сантиметров и весом около центнера до войны работал мясником, а затем электромонтажником в своем родом городке Кэмпбеллсвилле в штате Кентукки. Лексингтон, крупный центр, располагался примерно в ста километрах от этих мест. Но сейчас, когда Вуди оказался в разбитом бомбардировщике среди снегов Гренландии, этот город казался удивительно близким и родным. Перьер с грустью глядел на ярлык парашюта. «Воспоминания о доме особенно трогают, когда ты далеко от него и вообще не знаешь, сможешь ли когда-нибудь туда вернуться», – думал он.
Все понимали, что скоро их начнут терзать жажда и голод. У всех так пересохло в горле, и Монтеверде считал, что это следствие шока, который люди пережили во время крушения. Но все жидкости, которые были на борту, замерзли. Бест и Перьер прихватили с собой с базы термос с горячим кофе. Однако сейчас, открыв его, они обнаружили там кусок коричневого льда. Растопить его было нечем. Пришлось есть снег. Это могло уберечь организм от обезвоживания, но пить все равно хотелось, сколько сухого снега ни проглоти. К тому же от этого саднило горло. У Пола Спины руки были обморожены настолько, что он не мог сам есть, поэтому товарищам пришлось кормить его.
В ноябре на севере темнеет рано, и вскоре девять летчиков стали устраиваться на ночлег в своем укрытии. Длина фюзеляжа «В-17» составляет около 22 метров. Отломившийся хвостовой кусок был примерно вполовину меньше. К тому же большая часть его внутреннего пространства была непригодна для обитания. Ближе к хвосту самолет сужался, к тому же закругляющиеся стенки бомбардировщика имели внутренние ребра жесткости, сделанные из алюминиевого сплава. Пол здесь представлял собой узкие мостки: по ним перемещались пулеметчики, размещавшиеся в среднем и хвостовом отсеках. Этот настил и стал единственной ровной площадкой, на которую можно было лечь. Значит, девятерым взрослым мужчинам придется ютиться на платформе длиной в четыре с половиной метра и шириной примерно в метр. Иными словами, на человека приходилось примерно по половине квадратного метра.
Чтобы улечься, они карабкались друг через друга, как новорожденные щенки. Кто-то неизбежно оказывался возле холодной стены с жесткими алюминиевыми ребрами. Летчики завернулись в одеяла, сделанные из разрезанных парашютов и других тряпок, которые удалось найти. Пальцы ног приходилось время от времени разминать, чтобы хоть как-то их согреть. В воздухе витали запахи разлитого повсюду топлива. Хотелось курить, но Монтеверде запретил, так как боялся, что от одной искры все их «гнездо» вспыхнет. Друзья Пола Спины улеглись с обеих сторон от него, чтобы согреть раненого теплом своих тел. Вытягивать ноги можно было только по очереди. Развернуться в такой тесноте было практически невозможно, а чтобы все же сменить положение, приходилось подтягиваться, схватившись за ствол пулеметов 50-го калибра[40], как за поручни метро. Когда сгустилась ночь, все погрузилось в непроглядную тьму. И лишь время от времени слышались вскрики тех, кто пытался повернуться или выйти и при этом не задеть соседей: «Эй, все нормально? Я тебя не ударил?»
Перед тем, как все забылись спасительным сном, Монтеверде сдержанно объявил:
– Для меня эта ситуация такая же непривычная, как и для вас. По инструкции я здесь за старшего. Но если у кого-то есть предложения, я их обязательно выслушаю. Вместе мы справимся со всеми трудностями.
После беспокойной ночи, в которую все спали плохо, урывками, настало утро нового дня. Это был вторник, 10 ноября 1942 года. Надо было как-то обустроить помещение, чтобы его обитателям было хоть немного теплее и удобнее. Летчики нашли куски брезента, которыми укрывали крылья самолета, и закрепили их в проеме вдобавок к уже натянутой «завесе». Однако все попытки отгородиться от непогоды были тщетными. Холодный ветер и метель все равно проникали в щели между полотнищами. Даже фабричные швы, соединявшие куски ткани, продувались насквозь.
За пределами самолета свирепствовала вьюга и не давала возможности обследовать окрестности. Тем не менее несколько человек выбрались из убежища и стали осматривать обломки самолета. В разбитом радиоотсеке их ждала чрезвычайно ценная находка – аварийный передатчик. Металлический водонепроницаемый ящик был покрашен в ярко-желтый цвет. Он весил около семнадцати килограммов. К нему прилагалась катушка с намотанной на нее проволочной антенной длиной в двести сорок метров и воздушный змей на металлическом каркасе, чтобы поднять антенну повыше.
В отличие от команды «С-53», у которой на борту не было такого передатчика, потерпевшему бедствие экипажу бомбардировщика не нужно было полагаться на разряжающиеся аккумуляторы самолета. В аварийный передатчик был встроен генератор, который приводился в действие механически с помощью вертящейся ручки. Металлический корпус имел удобно сделанные как бы вдавленные с двух сторон стенки, так что радист мог зажать его между колен и крутить ручку. Предполагалось, что если самолет упадет в море, то с надувного плота можно подавать сигналы бедствия. Благодаря оригинальной форме, похожей на песочные часы или привлекательную женскую фигуру, передатчик получил прозвище «девушка Гибсона» – по фамилии журнального художника, рисовавшего некогда томных и фигуристых красавиц.
Проблема была в том, что аварийный передатчик мог только посылать сигнал, а принимать не мог. И все же шансы на спасения человека, «обнимающего девушку Гибсона», многократно повышались.
Ветер был слишком сильный, чтобы сразу запустить змей с антенной. Так что в свой первый полный день среди ледяной равнины летчики не смогли передать сигнал бедствия. Но в последующие дни радист Лолли Ховарт раскручивал антенну всякий раз, как буря немного затихала. Экипаж «В-17» не был уверен, что передатчик работает и что кто-нибудь получил их сообщения. И все же Ховарт постоянно посылал настойчивые сигналы SOS на частоте 500 килогерц – специальной волне, выделенной для терпящих бедствие на море. Спокойный и серьезный, двадцати трех лет от роду, он был у себя дома, в городке Уосоки в штате Висконсин, подававшим надежды актером. Сейчас Ховарт волновался, что «девушки Гибсона» будет недостаточно для спасения, а потому стал посматривать на разбитое радиооборудование из самолета, думая о том, как бы его починить. И чем раньше это будет сделано, тем лучше.
