Китайцы тоже ведут себя очень простодушно, но совсем по другой причине. Дело в том, что в своей основной массе они не так уж давно стали городскими жителями, переселившись в города из деревень. Китай всегда был страной очень деревенской, да и сейчас в нем сельских жителей по-прежнему насчитывается чуть ли не до миллиарда человек. Примерно в этой же пропорции, наверное, распределялось и население России в начале ХХ века. Мне такое общественное устройство представляется самым правильным и разумным. Попытка приобщить всю массу населения к культуре обычно не приводит ни к чему хорошему. Культура это палка о двух концах. Для нации перейти из дикого состояния в культурное довольно просто, а вот обратного пути уже нет и быть не может. Когда Петр проводил свои реформы, он не только насаждал просвещение в дворянской среде, но еще и закрепостил сельское население, то есть перевел высшую, господствующую прослойку в более поздний исторический возраст, а низшую - в противоположном направлении, в более ранний. Искусственность этой операции и привела к тому, что высшая прослойка всю свою историческую жизнь томилась и изнывала не меньше, чем низшая - только она плакала не о своей судьбе, а о народной (и в конце концов не перенесла несправедливости такого порядка вещей и разрушила петровское государственное здание - но это уже совсем другая история). Но, несмотря на всю искусственность этого общественного устройства, оно привело к невиданному культурному взлету, и вместе с тем и сберегла и силы нации, оставив главный их запас в неприкосновенности. Культурой занималась в основном одна и та же, очень тонкая прослойка населения. Ее можно уподобить цветущему, тесно сплетенному ковру из лотоса, покрывающему поверхность озера и расположенному над огромной толщей воды. Основная масса населения русского населения оставалась совершенно непросвещенной, но особо выдающиеся ее представители все-таки пробивались к сладким плодам культуры (которые я, если бы не потратил уже только что эту метафору, сравнил бы с тем лотосом, который пожирали гомеровские лотофаги, забывая себя, свою родину и свое прошлое). В тогдашнее общественное сознание очень глубоко внедрилось убеждение, что люди бывают двух сортов и назначение у них разное (и действительно, трудно было сравнивать грязного Ваньку или Петрушку с образованным барином, знавшим в совершенстве пять языков и на одно шампанское выбрасывавшим больше денег за обедом, чем стоили Ванька и Петрушка вместе взятые). Что-то похожее было и в античном мире, который в сознании греков фатально разделялся на эллинов и варваров - и даже для Спартака древний историк не нашел большего комплимента, чем то, что он по духу был скорее эллин, чем варвар. Кажется, при Николае был курьезный и трагический случай, когда какого-то крепостного попытались обучить наукам и искусствам. Кончилось это тем, что он повесился, и правительственный вердикт по этому делу повелел больше таких экспериментов не ставить. И действительно, культура - это вещь довольно опасная, и подходить к ней нужно с большой осторожностью. Лучше всего, когда все тяготы утонченной культуры несет на себе одна небольшая часть населения, специально предназначенная для этой цели. Так и было задумано Петром - только те, кому он доверил эту миссию, не справились с ней и, не выдержав тяжкого бремени, возложенного на них, попытались раствориться в 1917 году в народном море (кое-кто, впрочем, оказался покрепче, и уехал в Париж, поближе к своей духовной родине). Но это было уже потом, а поначалу, в течение двухсот лет, общественное устройство Российской Империи выглядело стройным и правильным. Культурной, интеллектуальной и государственной работой была занята лишь одна узкая прослойка населения, но прийти к чрезмерно утонченной перекультуренности ей не давал постоянный приток свежих сил из народа. Он постепенно размывал эту прослойку, превращая ее из дворянской в интеллигентскую и разночинскую. На Западе не было такого четкого расслоения, и культура там быстро начала застаиваться, чрезмерно усложняться и утончаться. Поэтому я и говорю, что не стоит просвещать всю массу населения сразу. Все равно то, что она получит, будет не культурой, а лишь ее заменителем. То, что сейчас называется массовой культурой, это и есть такой заменитель, результат бездарного и бессмысленного компромисса, достигнутого между интеллектуалами и толпой. Не стоило бы такую важную вещь, как культура, разменивать столь мелкой монетой, как романы-бестселлеры, общественное телевидение и Голливуд. С другой стороны, и интеллектуальная прослойка тоже теряет в таких условиях настоящие ориентиры, быстро привыкая к пластиковому массовому вкусу. Так что это смешение плохо для всех, и лучше всего было бы так и оставлять большую часть населения каждой нации в невежественном и непросвещенном состоянии (не отбирая, впрочем у нее потенциальных возможностей к просвещению), а на меньшую возложить задачи культурные и интеллектуальные. Константин Леонтьев такое общественное устройство называл "цветущей сложностью"; впрочем, он предсказывал, что этот период цветения недолговечен и переходит он в "смесительное упрощение" - что мы сейчас и наблюдаем.
В России, как и на Западе, теперь уже невозможно освежить свое сознание, окунувшись в темную, прозрачную, отстоявшуюся народную массу, не развращенную еще сладкими и ядовитыми плодами культуры. Некому там теперь и взглянуть на культурную постройку свежим взглядом. Сталин в свое время, пытаясь на равных соревноваться с Западом, перегнал все наше сельское население в города, где оно и приобщилось к тому жалкому культурному суррогату, который сочли нужным ему преподать. Как я уже говорил, обратного пути тут нет. Мы навсегда растратили на этом возможности и силы нашей нации, и сделали это глупо и расточительно. Конечно же, намного лучше было бы, чтобы такой переток совершался медленно и постепенно - но история не пишется в кондиционале. В Китае же этот ресурс пока что не задействован. Из этой нации еще можно вылепить все, что угодно - тогда как Россия (не говоря уже о Западе) навсегда останется такой, как сейчас. Другое дело, что из Китая лепят не совсем то, что хотелось бы. О культуре здесь, похоже, никто особо не задумывается, и основная цель всех преобразований, который идут очень интенсивно в последние несколько десятилетий - догнать экономически Запад и Японию. Китайцы поняли, наконец, что сейчас господство над миром (а они с этой идеей как будто бы и не расстаются) можно получить и чисто экономическими методами. И, надо сказать, они достигли здесь больших успехов. Общий объем промышленного производства в Китае если еще не превысил американский, то сделает это в самом скором времени. Большая часть этой продукции идет на экспорт в Европу и Америку, превращая китайскую экономику в гигантский насос, выкачивающий капиталы и технологии из мирового хозяйства.
Отпечаток деревенского жизненного уклада по-прежнему очень заметен в Китае, даже в больших городах и столицах. В Пекине между широкими проспектами (которые, похоже, прорубались здесь так же безжалостно, как и в Москве), в двух шагах от сияющих небоскребов находятся трущобы, как будто сошедшие со страниц иллюстрированных советских пособий по "городам контрастов". Как-то вечером, после целого дня, проведенного на выставке, мы с Димой решили отыскать древний пекинский квартал Xuanwu (Суаньву), построенный в эпоху Цин и специализирующийся, согласно путеводителю, на продаже картин, рисовой бумаги, туши, кисточек и прочих мелких вещиц, приводивших меня в Китае в восторженное оцепенение, близкое к нирване. Главное же, что нас интересовало там - это фарфоровые изделия. Я сразу сказал Диме, что пока я не найду себе настоящую кружку с императорскими драконами, а также и заварочный чайник соответствующего вида, из Китая я не уеду. Уже начинало темнеть, когда мы вошли в этот квартал - но не с парадного входа, рассчитанного на туристов и покупателей, а с черного, предназначенного для местных жителей. Представьте себе сплошное нагромождение очень мелких, серых и обшарпанных домиков, стоящих вплотную друг к другу. Окон в них чаще всего никаких нет, а смыкающиеся вплотную стены образовывают длинные прямые улицы, или, скорее, проходы, и ширина их такова, что иногда можно коснуться обеих стен одновременно, растопырив руки. Мы шли по этому прямоугольному лабиринту, то и дело сворачивая наугад и пытаясь выбраться из него хоть куда-нибудь на большую дорогу. Обитателей квартала нам почти не встречалось; они, видимо, уже разошлись по своим жилищам и сидели там без света. Вся эта обстановка производило жутковатое впечатление своим мрачным и унылым однообразием. Запах в квартале стоял невыносимый, потому что никакой централизованной канализации там явно не было. Местные жители довольствовались общественными туалетами, узнать о расположении которых вполне можно было за версту, а то и дальше. Большая часть китайских горожан даже в Пекине и Шанхае живет именно в таких условиях - и, если судить по тому, что в городском транспорте и на центральных улицах людей, в общем-то, не так уж много (сутолока в питерском и московском метро обычно несравнимо больше, чем в пекинском), то местные жители, похоже, практически никогда и не выходят за пределы своих трущобных кварталов, проводя там всю свою жизнь.
