— Отчего же, именно за этим, — кардинал отхлебнул из своей кружки, — Ещё мне просто хотелось посмотреть на тебя, иудей.
За окнами небольшой vinariae (таверны) была зима. Не русская зима с белым пушистым снегом, испанская, с нудным холодным дождём. Снежинки тоже пролетали изредка, но коснувшись земли, превращались не в сверкающее на солнце белое покрывало, превращались в грязь.
— Барон Российской империи, Ваше Высокопреосвященство, — приподнял Яком кружку, как бы салютуя кардиналу.
А ведь на самом деле «барон». Фамилия Ротшильд заимствована с немецкого (zum rothen Schild — «с красным щитом») и произошла от дома, в котором семья жила много поколений (в то время у домов не было номеров и их различали по цветовым табличкам). Дом находился в еврейском гетто Франкфурта-на-Майне. Его отец Рафаэль Ротшильд занимался торговлей различными товарами и обменом монет, был личным поставщиком монет для принца Гессенского.
Отец умер два года назад. Матери Якоб почти не помнил, она умерла молодой, почти сразу после рождения единственного сына. Воспитывала его сначала бабушка — Эстер, а затем её дочь и младшая сестра отца — Фогель. Кроме Якоба в доме под красным щитом жили ещё без малого тридцать человек. У дедушки — Ицхака Хана Ротшильда было четверо выживших детей. Кроме уже перечисленных было два младших брата отца: Мозес и Эльханан. И у каждого жена и четверо детей, а у тех свои дети. Когда Барак Бенцион приехал во Франкфурт в поисках никому до этого не известных и не нужных Ротшильдов, то согласился переехать в Московию только он — Якоб. В прошлом году откликнулся на приглашение Якоба переехать в Вершилово его двоюродный брат Саломон, сын Эльханана. Он приехал с женой Эвой Вецлар и двумя детьми Йосефом и Ицхаком. Саломон был на пару лет старше Якоба. Повидавшись с братом и устроив его в Вершилово в своём вечно пустующем доме, Якоб уже неоднократно пожалел, что перетащил этого «родственничка» к себе. Все разговоры только о деньгах. Разве в жизни ничего нет кроме денег?
Когда ему было три года, Якоб начал учиться читать и писать на иврите. Дедушка с тётушкой прочили ему блестящую карьеру раввина, и поэтому в 1609 году отец отослал его в школу раввинов в Фюрт, пригород Нюрнберга. Там разрешали селиться евреям. Майеру достаточно легко давалась математика, что было хорошим подспорьем в мире финансов. Можно было выбирать между стезёй раввина и жизнью продолжателя дела отца и деда. Выбрал за него случай, или Барак Бенцион, или всё же князь Пожарский. Якоб не жалел, что последовал за Бенционом. Где нищий еврейский раввин и, где он — Барон Российской империи и сподвижник того самого князя Пожарского.
Снова подошла та же самая страшненькая служанка и почти бросила на стол глубокую тарелку с какими-то орешками или клубеньками. Ротшильд оторвался от игры кто кого переглядит с кардиналом и удивлённо посмотрел на девушку. На скуле был отчётливо виден синяк и сейчас его собрат наливался и под глазом.
— Позови хозяина, — сжал кулаки Якоб.
Служанка что-то пискнула и убежала. Ротшильд протянул руку, взял из тарелки орешек, и попробовал. Приятный вкус миндаля, и ещё неуловимые нотки, но тоже приятные.
— Ваше, Высокопреосвященство, вы звали меня? — к столу протопал небольшой, но грузный хозяин таверны.
— Я звал. Что это за орехи? — поднял голову Якоб.
Этого человека он не знал. Он явно был новичком в Сантандере. Любой старожил этого города считал Якоба богом или дьяволом, но только не пустым местом. Трактирщик мазнул взглядом по осмелившемуся зайти в его заведение еврею и процедил сквозь зубы:
— Чуфа, — после чего развернулся и попытался уйти.
— Всю, сколько есть упакуй в хорошие мешки. Я у тебя её покупаю. Ещё я покупаю твою таверну, и хозяйкой в ней будет та служанка, что ты бьёшь.
— Я не собираюсь ничего продавать иудею, — фыркнул грузный, и, преданно посмотрел на кардинала, ища поддержки.
Якоб тоже перевёл взгляд на собеседника, интересно было, как тот прореагирует. Реакция священника Ротшильда озадачила. Тот задребезжал мелким смешком.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Зачем тебе это, барон? — продолжая хихикать, вперился совершенно не смеющимся глазом в него кардинал.
— Как-то ученик пожаловался раввину на несовершенство мироздания. Рабби Мендл из Коцка ответил: «Ты мог бы сделать лучше? Если да, чего же ты ждёшь? Принимайся за работу!», — пожал плечами Якоб.
— Барон? — поскучнел трактирщик. До него стало доходить, кто сидит в его таверне у камина, — Она разбила кувшин с вином. Всё вечно валится у неё из рук.
— Зачем же ты держишь в служанках такую? — удивился и кардинал.
— Это не служанка. Это моя дочь, — совсем сник допрашиваемый.
— Ха-ха-ха! — согнуло приступом смеха его Высокопреосвященство.
— Упакуй орехи, — буркнул Якоб, и принялся отхлёбывать вино, дожидаясь пока просмеётся кардинал.
Франси́ско Гóмес де Сандовáль-и-Рóхас, 1-й герцог Лерма, которого папа Павел V в 1618 году произвёл в кардиналы, был отослан от двора и три года находился в опале. Перед смертью в 1621 году предыдущий король Филипп III его не помиловал, а его преемник Филипп IV, на которого влиял егофаворит граф-герцог де Оливарес, велел посадить Лерму под домашний арест и взыскать с него миллион дукатов. Заступничество папы спасло бывшего фаворита от дальнейших репрессий. А сейчас граф-герцог заставил старика ехать на север в Сантандер и разобраться в происходящем там. Переезд дался герцогу тяжело.
— Как выращивают эти орехи? — герцог всё ещё мелко дребезжал.
— Это не орехи, … сеньор. Это маленькие клубеньки на траве похожей на осоку, — чуть помедлил, но всё же поклонился легко хозяин таверны.
— Тем лучше. Я куплю десяток мешков, если достанешь.
— Как прикажите, сеньор, — чуть ниже склонился грузный, почувствовав выгоду.
Кардинал отсмеялся и сейчас снова разглядывал Якоба.
— Это самый красивый город, который я видел, — герцог растянул тонкие губы в подобии улыбки.
Это было правдой. Вроде бы ничего, что вызывало бы удивление, всё это есть и в других испанских городах, да, наверное, и в любом большом городе Европы. Черепичные крыши? Разве черепица чудо? Только все крыши. И черепица не пёстрая, она подогнана по цветам. Не чудо, но красиво. Мощеные улицы? И что? Вот только все улицы, и очень тщательно подогнаны камни. И выложены они кругами. Красиво. А по краям мостовой предусмотрены дорожки из красного кирпича, а для стока воды между мостовой и «тротуаром» положены половинки труб. И самое главное, ходят нанятые алькальдом люди и подметают эти мостовые и тротуары. И никто не выбрасывает из окон мусор, не выливает содержимое ночных горшков. Чистота.
А окна? Во дворцах знати, в богатых храмах и соборах в окна вставлены цветные витражи. Тоже ведь не чудо. Да, как бы ни так. Огромные застеклённые прозрачным стеклом окна. Герцог не был бедняком, он был одним из самых богатых людей королевства, но застеклить целый город, даже и ему не по силам. И совершенно выбила из колеи герцога Лерму «стена смеха». Под козырьком из листовой меди на стене обычного дома были укреплены четыре огромных зеркала. Такое зеркало стоило не менее трёх тысяч эскудо. А четыре зеркала? Он увидел их проезжая в карете и рассматривая этот чудный город. Перед зеркалами гримасничали мальчишки. Зачем? Герцог приказал остановить карету и, подозвав слугу, с его помощью доковылял до зеркал. Это было неописуемо. Зеркала были кривыми и выдавали не настоящее изображение, а искажали его. У человека раздувало голову, или искривлялись ноги, или талия превращалась в осиную. Как это сделано и зачем? А мальчишки заливались хохотом, кривляясь. И даже степенные матроны, проходя мимо, застывали на миг, показывая уродцам в зеркалах языки. Бред. Кто и зачем это сделал? Кардинал под конец не удержался и попытался осенить своё плоскоголовое отражение крестом. И захихикал. Так комично повторил его жест плоскоголовый.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Деньги. Чтобы навести в городе такой порядок, нужны деньги? — услышал Ротшильд.
