общим местом, топосом в философии). Ясперс не ищет эту ось, как христиане в Израиле в первом веке. Нет, Ясперс предлагает обратиться к Евразии VI века до нашей эры, плюс-минус столетие. В Китае это эпоха Конфуция и Лао Цзы, зарождение классической китайской философии, формирование культурного канона, на тысячелетия определившего облик Поднебесной.
В Персии это время появления великого пророка Заратустры и его грандиозной дуалистической – и уже отчасти монотеистической – религии. В Индии эта эпоха, в лице принца Сиддхартхи Гаутамы Шакьямуни, порождает буддизм – первую из величайших мировых религий. В Палестине и Иудее тогда же появляются пророки (Иеремия, Исайя, Илия…), которые начинают обличать и проповедовать. В это время складывается Ветхий Завет, формируется иудаизм, корень всех монотеистических авраамических религий (к слову, из него позднее родятся и христианство, и ислам). Начинается героическая и отчаянная борьба с идолопоклонничеством за распредмечивание отношений Бога и человека. И, наконец, в Греции этого времени начало «эллинского чуда» – зарождение философии досократиков, время великих трагических и лирических поэтов, эпоха Гераклита, Эсхила, а потом и Сократа с Платоном. В одно примерно время мы с благоговейным изумлением находим Лао Цзы и Конфуция в Китае, Будду в Индии, Заратустру в Персии, иудейских пророков в Палестине, великих мыслителей в Элладе. Все эти люди, великие современники, друг о друге, скорее всего, ничего не знают. Вряд ли Конфуций что-то слышал о Пармениде, Пифагор – о Лао Цзы, а Иеремия – о Будде. Внешне все эти люди очень различны. Но мы чувствуем и интуитивно ощущаем, что все это явления одного порядка, часть единого процесса. Процесса величественного, непостижимого и таинственного. Мы ощущаем, что всех этих людей что-то сущностно, радикально и глубоко роднит, объединяет и связывает. Что-то важное в это осевое время происходит с человечеством. Человек становится именно тем человеком, которого мы сейчас знаем. Если сказать одним словом: именно в это осевое время происходит одухотворение человечества, отказ от мифологического миропонимания как единственно возможного, борьба с идолопоклонничеством, формирование принципиально нового религиозного опыта и соответствующего ему языка. Это время появления мировых религий и рождения философии, время, когда человек осознает свои границы.
Как лет тринадцать назад на мой вопрос «Что такое осевое время для Ясперса?» мне ответила одна замечательная студентка-второкурсница Александра: «Это – пограничная ситуация. Только пограничная ситуация не для одного человека, а для всего человечества сразу. Момент истины и выбора, роковая точка отсчета». Очень верное наблюдение и неслучайная аналогия! Хорошо и точно сказано! С тех пор я всегда в этом месте ее благодарно цитирую и на нее ссылаюсь.
Теперь вспомним, что отдельный человек в пограничной ситуации осознает трагичность своего положения, задается вопросами «кто я такой?» и «в чем смысл моей жизни?» А здесь что-то очень схожее и очень важное произошло со всем человечеством.
Ясперс говорит, что в этом моменте осевого времени содержится, возможно, ненавязчивый, но определенный намек на то, что история не случайна, не бессмысленна и не раздроблена. Есть некий центр, вокруг которого человеческая история центрирована. С этого, собственно, и начинается Мировая История. Народы, которые прошли через осевое время (или приобщились к культурам тех народов, которые прошли через осевое время), и вошли в мировую историю. А те народы, которые не прошли сквозь осевое время, как народы Египта или Междуречья, так и остались в вековом величественном застое и не вошли в мировую историю. Осевое время как некий шифр в рамках шифра истории, намекающий на единство и смысл человеческой истории.
Пограничная ситуация, что для отдельной личности, что для всего человечества – это большая редкость и ценность. Мы все время живем в спячке и инерции. Но, испытав осевое время и пограничную ситуацию, измеряем себя по ним, оборачиваемся на них, смотримся в них как в зеркало для самопознания. Для культур, прошедших осевое время, оно является эталоном, и народы, прошедшие его, пытаются вернуться к нему, меряют себя по нему (эпоха Возрождения как попытка вернуться в Античность в Европе, древний Золотой век как вечный образец в культуре Китая). Так Вечное вступает во время, Трансцендентное зримо и наглядно входит в историю, а маленькие ручейки историй начинают сливаться в единую Историю человечества. История – не просто набор каких-то преступлений, злодейств, ошибок, ужасов и недоразумений; возможно, во всем этом есть какой-то непостижимый смысл.
Предупреждая весь тот поток сомнений, язвительных замечаний и критических возражений, которые могут появиться после сказанного, должен сказать, что Ясперс не устает повторять: «Возможно, вероятно, есть повод полагать». У него есть чувство философского смирения и мудрого такта в этих вопросах. Еще раз повторю: «Истоки истории и ее цель» – это важная книга Ясперса, но в ней он ничего не утверждает. Ясперс лишь предполагает, высказывает гипотезу и ненавязчиво размышляет. Он все время говорит в условном наклонении. Он не Гегель, который был на «ты» непосредственно с самим Мировым Духом.
Дальше Ясперс сразу смело перескакивает через два тысячелетия и обращается к эпохе XVI–XVII веков. Это начало того периода, в котором мы и сейчас еще продолжаем жить и который мы называем «капитализмом», «Новым временем», «модерном», «буржуазной эпохой», «научно-технической эпохой», а Ясперс весьма выразительно называет «второй прометеевской эпохой». Это время научных и технических открытий, преобразующих всю нашу жизнь, по фундаментальному, тектоническому и судьбоносному масштабу воздействия на человеческий мир похожее на первую «прометеевскую эпоху» и почти столь же масштабное. Философ очень много размышляет о науке и технике (философия техники занимает огромное место в его творчестве). Все величие, вся специфика, все достоинство второй прометеевской эпохи – это именно эти технические открытия. Телеграф, пароход, аэроплан, атомная станция, пулемет и т. д. Но рядом, и в том числе благодаря развитию техники, идет стремительная деградация в сфере культурной и духовной. Культура мельчает, происходит распад личности, фрагментация духовной жизни, растет дегуманизация и деперсонализация. Вторая прометеевская эпоха отмечена, с одной стороны, лавинообразным развитием науки и техники, а с другой, столь же чудовищным нарастающим регрессом во всем остальном (тем, что так ярко обрисовано Шпенглером как конфликт культуры и цивилизации, в котором цивилизация развивается, а культура гибнет).
Тут Ясперс приходит в ХХ век, и встает вопрос: а что дальше? И Ясперс честно признается: «Я не знаю, История не предопределена». Затем он смиренно добавляет:
«Может быть… Может быть, есть повод для слабой надежды на продолжение истории. И есть повод для более чем обоснованного отчаяния. Очень возможно и даже вероятно, что человечество погибнет. А может быть, как за первой прометеевской эпохой пришло первое осевое время, так
