– Будет сказано, не твое дело! – с сердцем захлопнул дверь урядник.
Семен Могилевцев переночевал у Василевского и уехал в Москву.
В ближайшем номере «Могилевских Губ. Ведомостей», в отделе происшествий, извещалось, что 7-го января 1906 г. в с. Родня вооруженная толпа отняла у урядника и 2-х стражников главного руководителя Хотимского погрома.
* * *
На масляной неделе в село Родня со станции Рославль прибыл эскадрон уланов с тремя офицерами.
На площади дымили походные кухни; уланы поили лошадей у колодцев, чистили их, выводили на прогулку. В местности было объявлено военное положение.
Деревни и села, казалось, опустели; жители старались не показываться на улицах. Даже дети и те как-то притихли, а если иной малыш расшалится, мать цыкнет на него:
– Гляди, неслух, а то каратели почуют, придут!
Это слово стало пугалом для старых и малых.
Утром, в один из морозных февральских дней, в хате Василевских, как и по всей деревне Семеновка, топилась печь. Старая мать Лазаря – Авдотья Фоминична пекла пшеничные оладьи. Пышные, румяные, они так и сыпались со сковородок в решето, стоявшее на слонце у печки. Чепела, как челнок, сновала в руках бабушки. Сверху, с высокого надчелесника, свесилась русая головка шестилетнего внука Васи. Голубые глазки неотрывно следили за движениями чепелы, сковородками, оладьями, сыпавшимися в решето. Но бабушка тут же покрывала решето чистым полотенцем. Вася облизывался, вздыхал, старался как-нибудь дать понять бабушке, что ему невтерпеж ждать, когда все сядут за стол.
Бабушка была строгим воспитателем и особых поблажек внуку не давала. Васе не раз приходила на ум мысль слезть с печки, незаметно подобраться и ухватить оладью из решета, но тут же он оставлял эту мысль, почесывая поясницу. На слонце, рядом с решетом, лежал передник бабушки, и свешивались предательские матузы – завязки передника, сшитые в виде жгутов из сурового полотна, что были ничем не хуже двух хороших кнутов. Бабушка искусно действовала в необходимых случаях своими матузами, беря в руку передник. Достаточно было ей сказать: «Где мои матузы?» – как Вася без оглядки кидался наутек.
– Бабушка, дай ладку, – наконец не выдержал внук.
– На, отвяжись! – смилостивилась бабушка. В избу вошел дядя Лазарь.
– Ты бы, Лазарь, сходил, поглядел Лысуху, вот-вот отелиться должна! – сказала ему мать.
– Ладно, мама, погреюсь только! – ответил сын, прикуривая от уголька на загнетке.
– Опять о Савицком заговорили, начинает действовать в нашем уезде! – раскуривая папиросу, сообщил Лазарь.
– Скажи, дядя, Савицкий – это все равно, что Дубровский? – раздался голосок сверху.
– А, Васек! – рассмеялся Лазарь, а за ним и бабушка.
– Дубровский жил давно, а теперь у нас Савицкий, я же тебе объяснял, – продолжал улыбаться дядя. – Вот будешь учиться, все узнаешь!
– И откуда они набираются? – качала головой бабушка. – Надысь ты тут говорил со своими хлопцами, вот наслухался он и перенял.
– Ты, сынок, книжки бы свои унес; не дай бог, наедут каратели, да еще найдут, беда горькая будет! Не ховай только во дворе, а то найдут – двор спалят, да и вся деревня сгорит!
Бабушка, опершись на чепелу, сокрушенно смотрела на сына.
– Я, мама, припрятал все и в надежном месте, не беспокойся! – спокойно сказал Лазарь, выходя из хаты.
– А ты, слухач, молчи коли што, – строго поглядела бабушка на внука.
Когда Лазарь вернулся со двора, сели завтракать. Говорили мало, сын и внук похваливали бабушкины оладьи, которые со сметаной сами, что называется, лезли в рот. – Ешь, ешь, Вася, скоро пост! – добродушно шутил дядя Лазарь.
– А мне бабушка и в пост молока даст, – уверенно заявил Вася.
– Теперь ты большой, будешь и ты поститься, – пообещала бабушка.
– Нет, бабушка, ты его уж не обижай, он ведь у нас сирота! – погладил дядя по головке Васю.
– Да больно он шустер, сладу с ним нету, хоть бы ты его коли-нибудь выдрал!
– Ты сама, мама, его немало мутузишь, – с легким укором сказал дядя.
Мать Васи умерла, когда ему было всего шесть месяцев от роду. Отец – старший брат Лазаря – погиб в бою под Мукденом. Не раз соседки сокрушенно судачили:
– Не, не будет, не будет сиротка!
Это означало, что не выживет Вася, не вырастет без матери. Но Вася рос и крепнул наперекор всем невзгодам, бабушка выходила, вынянчила внука. Когда Вася подрос, бабушка об этом лишь сокрушалась:
– Ну, что не девочка? Вот бы радость и помощь на старость лет, а то буян какой-то растет!
Но бабушка любила внука, поила и кормила его не только с усердием, но и с толком. И на этот раз она предупредила Васю на десятой оладье:
– Досыть тебе – лопнешь!
После завтрака Лазарь ушел по своим делам. Бабушка сажала в печь хлебы. Вася достал коробок спичек, разыскал большой нож и занялся своим делом. В щель между досками он втыкал спички в виде частокола. Натыкав их десятка полтора, Вася замахивался ножом и с громким возгласом:
«Забастовка, революция!» – сносил ножом весь частокол спичек. Раньше это вызывало смех даже у бабушки, но сегодня она подскочила к нему, как ужаленная:
– Тиху ты, бес рогатый! – Потом подошла к окошку, поглядела на улицу. – Тут, того гляди, каратели наедут, дадут тебе революцию!
– А я их ножом! – не уступал Вася.
– Отдай нож, што я тебе говорю? А, где мои матузы? – бабушка стала растеривать передник.
Вася живо бросил нож и мигом очутился на печке.
– Я тебе дам революцию, колыгвус! – пригрозила бабушка матузами.
Опасения бабушки сбылись. Пополудни в деревню Семеновка с двух сторон въехал отряд уланов. Каратели кинулись по хатам, выгоняли жителей на мороз, стегали плетками сопротивляющихся. Во время обыска Лазарь Василевский оказал сопротивление и ранил из револьвера улана.
– В кандалы его! – крикнул офицер.
– Ваше благородие, прикажите поджечь этот двор! – подскочил улан к офицеру, указывая на хату Василевского.
Заголосили женщины, дети.
– Деревню всю спалите! – кричали в ужасе крестьяне.
– Сжечь их гумна, пусть поголодают! – подумав, сказал офицер. Несколько уланов поскакали поджигать гумна. Пожар заполыхал позади деревни, пожирая остатки хлеба и корма.
– Ну, будете бунтовать, захватывать земли помещика? – окрикнул офицер, гарцуя на коне. Народ молчал.
– Идите теперь тушить! – рассмеялся офицер. – Крестьяне бросились в сторону пожаров.
– Нет, пусть бабы идут, а мужиков гнать в волость – там порка будет, а этого, – указал офицер на Лазаря, – в город, там судить будут, – распорядился офицер.
В кольце уланов толпа крестьян молча пошла в сторону Родни. Авдотья Фоминична с внуком долго смотрели им вслед.
– Бабушка, а Савицкий мог бы побить их? – неожиданно спросил Вася.
– Ох, ты, горе мое! – горестно вздохнула бабушка и повела внука за руку в осиротелую хату.
* * *
Тюрьма уездного города переполнилась арестованными. Со всех сторон по дорогам то и дело конвои вели новые толпы крестьян. Заняли арестный дом, полицейский двор. Пригнали сюда и хлеборобов деревень, окружающих Хотимск. Их было более ста человек.
Дел было заведено уйма; окружному суду хватило разбирательств на долгие годы; достаточно сказать, что дело о Хотимском погроме разбиралось только в октябре 1908 г.
Большинство арестованных крестьян отпускали на поруки, до разбора их дел. Наиболее важных подсудимых направляли в главную тюрьму. Мрачное каменное здание за высокими кирпичными стенами было построено еще в давние времена иезуитами.
Железные сплошные ворота тюрьмы закрылись за Лазарем Василевским. Выхода, казалось, больше нет! Из этой тюрьмы не удавалось бежать еще ни одному человеку. В иные дни ворота тюрьмы открывались, оттуда выводили под конвоем партию арестантов; уводили их этапным порядком в тюрьмы Брянска, Орла, а оттуда отправляли кого в Сибирь, а кого – далее на Сахалин, Камчатку.
Пришел черед и Лазарю Василевскому покинуть навсегда родные края.
В один из мартовских дней, ранним утром, вывели партию арестантов, закованных в ручные кандалы. Впереди ехал жандармский офицер, по сторонам и позади – конные стражники.
Всегда, когда уводили каторжников, как называли закованных в кандалы, сбегалось много любопытных горожан. В глазеющей толпе можно было увидеть гимназистов, учеников городского, ремесленного училищ, учителей, мещан. Сюда же приходили родственники арестованных. Каждому хотелось хоть еще разок взглянуть на родное лицо, крикнуть слова привета и проводить в далекий путь. Но так как никто не мог знать, когда поведут именно его родственника, то изо дня в день, с утра до вечера, поодаль от тюрьмы толпились люди.
Арестованных вели посередине улицы, вдоль бульвара. Василевский шел в передней паре. Звякали цепи кандалов. Толпа с обеих сторон придвинулась к конвою; родные стремились разглядеть своих сыновей, отцов, мужей, братьев; горожане из любопытства тоже теснились поближе.
