— А что это Иван, у твоего товарища вид, будто его бес, вместо снопа, молотил.
— Главное, не то, кто начал молотить, а то, где он после этой попытки оказался, — ответил на вопрос гетмана сам Аркадий, не делая даже слабой попытки казаться приветливым. — Теперь его и чёртова мамаша не скоро увидит. Связываться с более сильным соперником — большая ошибка. А мои синяки и ссадины быстро заживут.
Улыбка на лице Пилипа увяла сама собой. Он открыл, было, рот для ответа молодому характернику (а кем же может быть молодой казак едущий рядом с характерником, как не его выучеником?), однако ничего говорить не стал. Наморщив лоб, бросил ещё один взгляд на Аркадия, в котором, Иван уловил опаску, затем на лошадь попаданца (байку про моего Чёрта вспомнил, бесов сын), и отъехал от них с Аркадием, не попрощавшись.
Вот теперь Иван сменил оскал довольной усмешкой. Пилип, кажись, принял ответ Аркадия за чистую монету и посчитал его шишки-синяки результатами схватки с чёртом. Рассказов о подобных деяниях характерников ходило множество.
«Теперь на некоторое время затихнет, бесов сын. Да вряд ли, надолго. Странно, что он до своих лет дожил, если не понимает, с кем связываться можно, а с кем — нельзя ни в коем разе».
Выбросив из головы (не без труда) вражду с наказным гетманом, Иван завёл с Аркадием разговор о новом оружии. Вскоре подтянулись к ним и три кузнеца, успевшие за ночь переварить полученную от попаданца информацию и возжелавшие дополнительных разъяснений. Вот такой колдовской компанией (кузнецы исстари тоже слыли колдунами), они и следовали дальше до привала, а потом, до ночёвки. Естественным образом, вокруг них образовалось свободное пространство. Кому, спрашивается, хочется быть не то, что обвинённым, но хотя бы заподозренным, в подслушивании ТАКИХ людей? Дурных нету, повымерли. И в походном строю, спереди и сзади, и в лагере, вокруг шатра характерника, возникала пустота, которую никто не спешил заполнить. Степь широкая, места в ней много. Разумный человек в колдовские дела нос совать не будет. Слишком легко остаться не только без носа, но и без головы.
Ивана порадовало то, что поначалу очень скованный, вяловатый Аркадий разошёлся к вечеру, активнейшим образом диспутировал с кузнецами. Что был скован, понятно. Когда так задница отбита, а ехать надо, не до весёлых разговоров. Что преодолел боль, она ведь никуда не исчезла, кому как не характернику об этом знать, значит сам — не пустышка.
«Вот странно, грабитель могил оказался родственной душой лучшим кузнецам Запорожского войска. Даже покрикивать себе на них позволяет, чего делать не стоило бы. Люди они гордые, одновременно, «лыцари степные», да мастера знатные, кричать на себя, обычно, никому не позволяют. А тут проглатывают окрики, будто так и надо. От мальчишки! Чудны твои дела, Господи!»
А кузнецы, за исключением отстранённого коротышки, действительно, сошлись с Аркадием, можно сказать подружились. Были они, одновременно, воинами и мастерами, умели, и воевать и делать оружие. Аркадий открыл перед ними неожиданные стороны знакомых, казалось бы, вещей. Знал об оружии и его применении (спасибо Горелик и Хвану и их не ленивым почитателям в комментах!) больше, чем они вместе. Настоящие мастера такое не могли не оценить, постепенно настроившись воспринимать его как коллегу, причём, старшего. А что молодо выглядит, неоткуда таким глубоким знаниям, вроде бы, взяться, так колдун же. Вон, его товарищ, чёрта в коня обратил, а этот, может, от другого беса, великих знаний добился. Поумней знаменитого Васюринского оказался. Такие знания, дороже любого коня стоят.
* * *
Следующим утром, возвращаясь в шатёр после естественной прогулки, Иван обратил внимание на оживлённо что-то обсуждавшую группу казаков своего куреня. Заинтересовавшись, о чём это они так болтают, подошёл к ним. Солировал стоявший спиной к нему Панько Малачарка.
— Повторяю для не слышавших и дураков, с первого раза не понявших. Сижу, значит, ночью, за кошем, неподалёку от высохшего ручейка.
— И, что ты, спрашивается, делал ночью в таком отдалении от коша? Уж не решил ли уподобиться Незамаю, не ждал ли кого милого? — съехидничал Петро Велыкажаба, сильно Панька недолюбливавший.
— Сам ты содомит, от содомита выродился! Люди добрые, так мне продолжать рассказ или вы этого жлоба слушать будете?
— Ага, боишься отвечать!
— И ничего не боюсь. Вечером, после горохового кулеша, вокруг коша таких куч навалили, что не продохнёшь, а у меня нюх, как у собаки. Вот и отошёл подальше, что не сидеть, зажимая нос. А в том месте лопухи. подсохли, само собой, но не сгнили. Ясно!? Значит, сижу, себе, спокойно, как слышу, идёт кто-то. Ну, думаю, ещё кто-то возле коша сидеть не захотел, можно будет, и поболтать немного. Но не успел я из-за своего кустика обозваться, как гляжу… — Панько, известный рассказчик, мастерски снизил тон и сделал многозначительную паузу, — гляжу… у него, значит… вы не поверите.
— Да не телись, досказывай!
— У подошедшего из глаз лучики, тонюсенькие, значит, появились, землю, значит, он сам себе осветил. Я с перепугу, чуть не пердонул! Еле-еле удержался.
— А чего удерживаться было, наверное, без штанов сидел?
— Без штанов. Но если б пердонул, он же меня услышал бы. Ты б, на моём месте, услышанным захотел бы быть?[8]
Когда казаки немного успокоились, Панько продолжил: — Хлопцы, вы ж меня знаете как облупленного. Никто не скажет, что в бою за чью-то спину прятался или друзей в беде оставлял. Но тут, честно скажу, испугался. Сижу, значит, креплюсь, чтоб… не дать о себе знать, а пришедший и сам присел. По тому же делу. Гороховый кулеш, он и на колдунов, тем же образом, что на простых людей действует. Узнал я его!
По техническим причинам, Панько уроков сценического мастерства по системе Станиславского нигде слушать не мог. Но о важности держания паузы явно осведомлён был.
— Это был тот самый москаль-чародей, что с нашим колдуном вчера приехал!
— А я слышал, что он нашему красавцу Пилипу признался, что дрался с чёртом, одолел его и засунул в кисет! — поддержал рассказчика куренной хорунжий Яцко Нейижсало (не ешь сало).
— А я слышал, кузнецы мимо проходили, разговаривали, что у него знания про орудия убийства — не человеческие! — вклинился в беседу казак из другого куреня.
Иван потихоньку, стараясь не привлекать к себе внимания, отошёл от увлечённо продолжавших обговаривать интересную тему казаков. Причисление Аркадия к числу характерников его устраивало. Молодым казакам приходилось вынести множество шуток, иногда самого неприятного свойства, прежде чем их начинали считать полностью своими. Приставать же с подобным к могучему колдуну, вряд ли кто решится. Кстати, испускать луч он мог только из руки, Иван действие фонарика наблюдал, с непривычки, впечатляет. Даже характерника.
Мы рождены, что б сказку сделать былью?
25 березня 1637 года от р.х
Сколько раз Аркадий мечтал об изменениях, которые могли бы оказать существенное влияние на ход истории. Грезил, можно сказать, о великих переменах и грандиозных победах. Правда, воображал-то он себя, почему-то, всегда русским царём. Но когда у него появилась возможность реально что-то изменить, пусть и не с высоты трона, возникли проблемы. Разнообразные и многочисленные.
Всё время до прибытия в запорожский лагерь ему приходилось думать, когда он вообще был в состоянии это делать, как спасти собственную шкуру. На планы нововведений не оставалось ни сил, ни времени. Ночью, в разговорах с Иваном, речь шла о многом и ни о чём конкретно. Посему, когда в шатре появились кузнецы, он судорожно рылся в памяти, пытаясь вспомнить хоть что-то для них понятное и полезное. С грехом (бо-оо-ольшущим) пополам, выдал штыки и дробовики. В предстоящих уличных боях, эти нововведения должны, по идее, существенно снизить казачьи потери. Но, то ли он плохо выразил свою мысль (вам не доводилось с современного русского пополам с матерным, переходить на староукраинский с примесями польского и татарского?), возможно его совсем не блестящий вид не вызывал доверия, но идею штыка кузнецы (и воины не из последних) встретили в штыки. Слава Богу, иносказательно. Потому как в печальности для себя результатов рукопашной с любым из этих зубров, сомнений у него не было. Не менее «радушно» была встречена идея об укорачивании стволов и замене пуль картечью.
В непонимании аргументов противной стороны могут быть и плюсы. Немалые, даже. Совершенно спокойно можно не обижаться на оскорбления, которыми тебя осыпают. Ну кричит оппонент, слюной брызжет, руками размахивает… Ну и что? Если выражовывания его непонятны, можно спокойно, разжёвывая свои доводы в пятый и десятый раз, объяснять суть предложений, детализировать их, разъяснять вероятную их выгоду. После удаления прочь субъекта, при замене запорожских усов на бороду, имевшего все шансы победить на конкурсе претендентов на роль гнома в каком-то голливудском блокбастере, дело пошло совсем хорошо. Кузнецы стали прислушиваться к тому, ЧТО сказал Аркадий. И чесать бритые, в отличии от характерника, затылки. Возможно, то, что у него не было сил на эмоции и времени на вспоминания, и привело к удаче? Начни он сыпать изобретениями и орать на них в ответ, Бог один знает, что бы получилось.
