Другой из них, инженер, сам занимавший высокую должность в качестве хозяйственника на советской службе в Москве, описывал мне свою деятельность в самых черных красках. Он разъяснил мне, что должность специалиста на советской службе является тяжкой жертвой. Только тогда имеется возможность успешно работать на советской службе, когда служащий является членом коммунистической партии и вследствие этого имеет за собой поддержку партии в случае деловых ошибок или неудачи. Иначе, плодотворная и продолжительная работа фактически невозможна. Он привел много примеров, описывал свою собственную судьбу, рассказал, что восемь месяцев сидел в тюрьме, но что далеко не уверен в том, что завтра же или после завтра из за такого же вздорного обвинения не попадет опять в тюрьму.
Всему этому я не верил, не хотел верить. Я решил, что все эти лица в политическом отношении настроены консервативно-буржуазно, и что их мнение не может быть для меня решающим. Но я встретил в течение ближайших дней целый ряд людей, определенно левых взглядов, врачей, банковых служащих, юристов, советских служащих и частных лиц, и всегда, за весьма редкими исключениями, находил ту же картину совершенной подавленности, усталой и фаталистической покорности судьбе. Я, конечно, знал о советской системе сыска и воздерживался от всякого сближения с частными лицами. Но я не мог избежать того, чтобы от времени до времени не встречаться и с частными людьми. Хотя эти люди и не знали, кто я такой, но уж одно сообщение, что я приехал из Германии для того, чтобы принять в Москве должность у советского правительства, было вполне достаточно, чтобы эти люди самым бесцеремонным образом выражали свое крайнее удивление. Я энергично боролся с наступавшими на меня со всех сторон обескураживающими впечатлениями. Я ни за что не хотел признаться самому себе в том, что я впал в ошибку и что мысль о крупной самостоятельной созидательной работе, с которой я уезжал из Берлина, представляла из себя иллюзию, которой суждено было погибнуть перед московской действительностью. Однако, меня все более одолевали сомнения, и я все глубже проникался убеждением, что только принадлежность к коммунистической партии могла бы обеспечить возможность продуктивной работы в условиях советского строя.
После десятидневная ожидания, я наконец, свиделся и познакомился 7 апреля 1923 года, в санатории «Чайка» под Москвой, с народным комиссаром финансов Г. Я. Сокольниковым, с которым и имел разговор, длившийся более двух часов. Он произвел на меня впечатление умного, культурного и энергичного человека. Я совершенно откровенно сказал ему о моих сомнениях и спросил, считает ли он при существующих условиях мою деятельность возможною. Он нашел мои сомнения совершенно необоснованными и подчеркнул, что мои осведомители очевидно навязали мне ложное впечатление и что в моей будущей работе найду несомненно большое удовлетворение. Он во всяком случае сделает все, чтобы облегчить мне мою работу.
Через несколько дней я явился к Сокольникову уже в Москве и объявил ему, что после зрелого размышления решил вступить в должность, но что все-же прошу его назначить меня не начальником валютного управления, а временно, пока я не освоюсь с условиями работы, лишь заместителем начальника валютного управления. Возможно, что я ошибаюсь — говорил я ему — но я того мнения, что для такого высокого и видного поста, как должность начальника валютного управления, неизбежно иметь поддержку и опору коммунистической партии. Я же в качестве лица, не принадлежащего к этой партии, конечно, не могу рассчитывать на такую поддержку. Поэтому я готов поступиться моим честолюбием и начать работу в качестве заместителя начальника. Сокольников не разделял моих аргументов, но в результате уступил моей просьбе. Приказом от 28 апреля 1923 года я был назначен заместителем начальника валютного управления.
Встреча с П. И. Пальчинским
Я встретился с инж. Петром Иоакимовичем Пальчинским в мае 1923 года. Это было на междуведомственном совещании по вопросу о продаже платины за границей. К моему изумлению, я среди присутствующих увидел П. И., участвовавшего на заседании в качестве представителя Госплана. Я его с трудом узнал. Он очень постарел, осунулся, поседел. В первый момент я хотел броситься к нему, сердечно с ним поздороваться, но, вспомнил, где мы находимся, только молча пожал ему руку. По окончании заседания мы встретились у выхода, вместе вышли и отправились в чайную. Сели в угол и — по-видимому незамеченные — разговорились.
Этот разговор произвел на меня, только что недавно приехавшего из-за границы, такое впечатление, что каждое слово его врезалось в моей памяти.
П.: — Прежде всего давайте немедленно сговоримся, о чем мы с вами разговариваем. За мною следят, а за вами наверное. В случае ареста мы должны дать с вами одинаковые показания, о теме нашей сегодняшней беседы. Никто не должен знать, что мы с вами давно и близко знакомы.
Л: — Хорошо. Мы говорим о том, что было предметом совещания. О наилучшем способе рациональной реализации платины за границей. Я стою за необходимость продажи через посредство мировых платино-промышленных фирм, а вы — как и говорили на совещании — считаете, что в этом вопросе, по мере возможности, надо сохранить полную независимость.
П.: — Прекрасно. Как же вы решились по доброй воле приехать сюда?..
Л.: — Вам нетрудно это понять. Крестинский еще в июне 1921 года, будучи в курорте Киссингене, предложил мне занять в народном комиссариате финансов ответственный пост. Я отклонил. Бессмысленно было мне идти в Москву во время военного коммунизма, помогать дальнейшему разрушению всего хозяйственного организма страны. Шейнман, будучи в Берлине, предложил мне в январе 1922 года, когда Госбанк только нарождался, работать в Госбанке на ответственной должности. Я отклонил. Но когда я увидел, что Россия действительно как будто идет к возрождению, к воссозданию, к творческой работе, то я пожелал активно участвовать в этой работе. В январе 1923 года у меня по этому поводу был разговор с Крестинским. Списавшись с Сокольниковым Крестинский предложил мне пост начальника валютного управления и я принял. И вот теперь я здесь.
Перед отъездом я взял с Крестинского честное слово, что он не посылает меня в западню и что мои грехи, с советской точки зрения, «вольные и невольные», окончательно прощены. Уехал из Берлина с большим волнением, но без всякого страха. Приехал сюда с большими иллюзиями и сразу же осекся. Те немногие старые знакомые, которых я встретил, смеются над моей мыслью о плодотворной творческой работе при советском режиме и издеваются над моим неведением и моей наивностью. Сам я сразу очутился в атмосфере невероятной слежки и безотчетного всеобщего страха каждого перед каждым. Работаю по мере сил, в захватывающе-интересной области, но в атмосфере неблагожелательная противодействия и без малейшей опоры с какой бы то ни было стороны. Каждый меня боится и каждого я должен бояться. Вот и все. Веселого мало. А вы как живете?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
