Раненый с трудом перевалился в носилки. Маленькая в это время суетилась около него, ободряла. Большой пес терпеливо ждал.
Потом в том же порядке они потащили его. Вернее, тащил один большой пес, а рыжая дворняжечка семенила впереди, как бы разведывая путь и подбадривая большого.
Раненый был тяжелый — крупный, рослый мужчина, из тех, о каких в старину говорили — богатырь. Носилки цеплялись за кусты, за корни, застревали в колдобинах. Упряжной пес тащил с натугой, вынужден был часто останавливаться, делать передышки. Останавливался он — останавливалась и она, рыженькая. Оба дышали учащенно, громко, раскрыв пасти и вывалив розовые дергающиеся языки. Можно было подумать, что маленькая тоже везла и ей тоже было тяжело.
Знакомый грохот рванул внезапно воздух и разнесся над лугами и перелесками. Нет, война не ушла. Снова начинался обстрел. В кого стреляли гитлеровцы? Уж не в них ли? Собаки залегли. Умницы, они понимали все. Полежали за кочкой, подождали, настороженно поводя ушами и учащенно вздымая бока, потом поползли. Так повторялось несколько раз. Носилки подвигались рывками, от кочки к кочке, от одного разрыва до другого.
Еще снаряд или мина… Рыженькая внезапно взвизгнула и, жалобно заскулив, закружилась на месте. Слепой осколок ударил ее, порвав сухожилие на ноге и поранив другую ногу. Рыженькая хотела ползти — не могла. Из ран хлестала кровь, бедная псина легла, беспомощно озираясь. Раненому запомнились ее страдающие, молящие глаза. Ах ты, вот еще несчастье… Дотянувшись через силу, превозмогая собственную боль, раненый положил рыженькую рядом с собой. Большой пес потащил обоих.
Встали, поехали, снова встали… Вот когда большому потребовалась вся его выносливость и сила. Казалось, этот путь никогда не кончится. Казалось — все, больше не повезет, выбился из сил; нет, большой пес опять напрягался, дергал в одну сторону, в другую, потом вперед, и волокуша опять ползла, оставляя за собой в густой траве широкую борозду. Чувство долга у него пересиливало усталость.
У раненого было такое чувство, как будто он сам надрывается, таща непосильный груз. Он словно ощущал каждое усилие пса-труженика, спасавшего обоим жизнь. Помочь бы… Ну, еще! поддай еще, голубчик, умаялся, поди… Если бы собаки умели потеть, большой пес, наверное, был бы весь в мыле, мокрый.
Сознание то оставляло, то возвращалось; в какие-то моменты ему казалось, что он начинает бредить наяву. Сколько их, собак, две, а может, одна? Но — нет, они были слишком разные.
А откуда у них сани-волокуши? Смешные мысли; да люди сделали, специально, чтоб вывозить с поля боя раненых; люди же научили и собак…
К счастью, спасение было уже близко.
Из леса высыпали бойцы в советской форме. На опушке, санитары окружили носилки. Раненого подняли и понесли.
— Сперва ее, — запротестовал он.
— Да не бойся, не бросим и ее.
Военврач быстро осмотрел рыжую; два санитара стали перевязывать ее. Собака благодарно смотрела на людей. Большой пес той порой отдыхал, растянувшись на зеленой лужайке.
— Поправится, — сказал врач. — Вылечим. На собаке быстро заживает. Они у нас уже давно работают так, на пару. Поработают еще…
— Спасибо им, — сказал едва слышно раненый и вместе с разлившейся по телу слабостью ощутил внезапно вспыхнувшую радость оттого, что жизнь и вправду снова вернулась к нему.
Крохотный, не отмеченный ни в каких сводках Совинформбюро эпизод на необозримых грохочущих просторах войны, но для него — вся жизнь.
Потом еще будет госпиталь, долгое лечение, белые халаты и запах йодоформа, операции и, наконец, снова в строй, битва на Одере и Красное знамя над рейхстагом и великое, ни с чем не сравнимое, незабываемое гордое чувство Победы, а в прозрачной коробочке из оргстекла всю жизнь будут храниться вынутые из его тела осколки немецкой мины — той самой, которая свалила его тогда. О чем он всегда сожалел: что никогда не узнает даже кличек своих неожиданных спасительниц. Просто — Маленькая и Большая…
Мы с Акбаром
(Записки бригадмильца)
Было это в Ленинграде, в первые годы после войны.
Если рассказывать по порядку, с чего это началось, то прежде всего надо вспомнить о Лидии Ивановне. Она у нас главный закоперщик, как говорит бабушка, с нее все и началось…
* * *
Лидия Ивановна — общественный инструктор клуба ДОСААФ по служебному собаководству и неутомимая активистка. Она живет с нами по соседству. У нее громадный черный пес Акбар. Каждый вечер Лидия Ивановна водит своего Акбара мимо нашего дома, а утром — обратно. Он охраняет меховой магазин.
В магазине, оставшись один, Акбар ложится на стол и молча глядит на улицу, положив голову на передние вытянутые лапы. Ребята соберутся у витрины, свистят, улюлюкают, чтобы он слаял. А он смотрит на них с пренебрежением: «Дураки вы, что вы тут кривляетесь. Лайте сами, если вам делать нечего…»
Зря никогда не слает. Мудр.
Акбар широкогрудый, сильный, а Лидия Ивановна невысокая, худенькая — но вы бы видели, как он слушает ее!..
Она — лучшая дрессировщица и сама обучила Акбара. Когда наши собаководы едут на Всесоюзные соревнования в Москву, возглавляет делегацию обязательно Лидия Ивановна. И щедро делится со всеми своим опытом.
Любительские собаки на испытаниях не сдадут зачета — потом у Лидии Ивановны очередь: она за месяц может выучить любую на медаль. Она знает всех собак наперечет, и они знают ее. Увидят на выставке — такое ликование! Мальчишки за ней ходят толпами.
Пожалуй, Акбар Лидии Ивановны больше всего и заразил меня желанием завести себе такого же друга.
Лидия Ивановна занимается собаками с раннего детства. А почему мне не попробовать? Сплю и вижу, что у меня такой же Акбар.
Недалеко от нашего дома есть больница. Раз вижу, выходит из калитки старуха сторожиха, горючими слезами уливается, ведет овчарку, в фартуке что-то к себе прижимает.
«Что, — спрашиваю, — случилось, бабуся?»
«Да вот, — отвечает, — велят продавать». Показывает на собаку. «Сколь годов при лазарете жила. Сад караулила. А ноне появился новый главный врач, разрази его нечистый дух. Гонит продавать. При больнице, слышь, собак держать не полагается. Не стерильно».
«А это что?» — спрашиваю. Вижу, в фартуке что-то копошится.
«Щенки это. Вот их тоже на базар…»
«Продай мне одного, бабуся».
«Купи, милый…»
«Почем?»
«А сколь дашь».
У меня было десять рублей — я отдал.
Акбар у Лидии Ивановны черный как сажа. И я взял черного. И кличку дал такую же — Акбар.
Мой Акбар — «искусственник»: пришлось выкармливать соской. Очень маленького отняли от матери. Однако вырос тоже — дай всякому, большой, крепкий. Лидия Ивановна говорит: от ухода.
