Первым из числа знатных монголов приехал к барону Дугар-Мэрэн (слово «мэрэн» означает военный чин, равный должности командира полка, согласно еще, может быть, чингисхановской организации). Через Дутара быстро завязались сношения с князьями северо-восточных хошунов Цэцэнханского аймака. Со свойственной ему практической смекалкой и предприимчивостью, Унгерн не замедлил широко пользовать в своих целях это благоприятное обстоятельство. Он без промедления поскакал в Бревен-хийд (250 верст на северо-восток от Урги) для личных переговоров с виднейшими духовными и светскими феодалами северо-восточной Монголии.
На этом политическом свидании собравшиеся для совещания феодалы изъявили готовность признать Унгерна тем вождем, на котором лежит историческая задача по восстановлению былой независимости Монголии от Китая. Этим самым определилась весьма выигрышная позиция барона. Вскоре после съезда князей в Бревен-хийде барон получил возможность осторожно сносится с самим Богдо-гэгэном. Последний одобрил идею бревенхийдских князей и тайно (ведь он жил пленником в своей резиденции) принялся рассылать по хошунам Внешней Монголии свои приказы об оказании полного содействия барону Унгерну во всем, что тому потребовалось бы для войны с китайцами.
Почти одновременно с приездом Дугар-Мэрэна, а этот момент является поворотным в сторону грядущего успеха, унгерновцы отбили у китайских солдат 800 казенных лошадей, пасшихся на вершине реки Барун-Тэрэлдж. Табун пришелся как нельзя более кстати, потому что отряд испытывал острую нужду в монгольских лошадях. В начале декабря ряды унгерновцев стали пополнятся монголами, мобилизированными в помощь Унгерну. Часть монголов, около ста человек, прибыла с винтовками русского образца.
Теперь в лагере не было уже места унынию. В сотнях кипела работа по строевой подготовке новых отрядников. Нелегкая это была задача — сколачивание воинских частей из такого материала! Монголы изводили обучающих своей малоподвижностью в пешем строю и, вообще, органической неспособностью к чрезвычайно необходимой на войне расторопности, а также и рабским, бессмысленным преклонением перед русскими нойонами (начальниками).
Новый благоприятный ветер принес много хорошего для бароновцев. Вместе с отрядами монголов хошунные власти посылали скот для питания своих цириков (солдат). С того времени мясной скот для нас поступал регулярно и сдавался в интендантство по сходным ценам, вследствие чего представилась барону возможность установить твердые уже цифры мясного порциона. Он определил, что русские, мусульмане, буряты и японская сотня получают по 4 фунта мяса в день, если не выдавалась мука для лепешек, и по 2 с половиной фунта, когда интендантство имело возможность порадовать нас мукой. Монголам же давалось по 7 фунтов мяса в день на каждого, потому что они не знакомы с другими предметами питания и имеют счастливую способность поглощать его в ужасающем количестве. Любопытно отметить, что барон разрешал выпекать хлеб в продолжении всего времени пребывания в Монголии. Этой мерой он желал исподволь приучить людей к самой рациональной в данной стране системе питания, потому что мука в те годы считалась у номадов предметом большой роскоши.
Из лагеря на р. Барун-Тэрэлдж Унгерн выслал две «заставы богатырские»: сотне Хоботова приказано было притаиться возле калганского тракта, а сотне Янкова — держать под своим контролем тракт на Маньчжурию. Южнее же Хоботова в Гоби рыскали наши служивые чахары. С того времени Урга сообщалась в внешним миром или по Улясутайскому тракту на запад, или же через Троицкосавск. Как большие праздники расценивались у нас дни, когда заставы присылали в отряд какой-нибудь перехваченный ими караван с такими, например, приятными грузами, как мука, сахар, соль, белье или обувь. Добыча распределялась интендантом между всеми чинами отряда; вьючные верблюды поступали в обоз.
Глава VII
Полтора месяца унгерновцы находились в районе, удаленном на 30–35 верст от Урги, меняя время от времени стоянку, в зависимости от корма для лошадей. 10 декабря 1920 г. в отряд влилась сводная оренбургско-забайкальская сотня из 120 казаков при 15 офицерах. Привел ее войсковой старшина Архипов. Во второй половине декабря барон начал проявлять активность, выразившуюся в ряде нападений на китайские гарнизоны. Самыми крупными из экспедиций подобного рода являлись поход в населенные пункты, лежащие на Троицкосавском тракте: набеги на д. Мандал (40 верст к северу от Урги), а также на угольные копи Найлаха (25 верст к востоку от Урги). В Найлаху, например, ходил довольно значительный отряд, состоявший из 4 сотен при 2 орудиях. Унгерновцы разгромили на копях батальон китайцев и через сутки без потерь возвратились на общий бивак.
В описываемый период Унгерн не имел еще налаженных сношений с внешним миром. Монголы доставляли ему лишь сведения случайного характера. Барона чрезвычайно интересовало положение в Забайкалье и Маньчжурии; информацию, идущую из этих областей, он оплачивал исключительной щедростью. Унгерн пытался связать свой лагерь с Хайларом (1300–1400 верст). Его бичиги (письма), снабженные птичьими перьями, в знак величайшей спешности, отсылались по уртонской почте. Судьба тех донесений осталась неизвестна. Ответных писем не поступало. Не было связи и с атаманом Семеновым.
Единственно правильным решением для барона в создавшейся обстановке было сосредоточить все внимание на ургинских делах, отложив до поры до времени борьбу с коммунистами. И он не стал терять ни минуты. Тотчас же по получении грамоты Богдо, барон разослал по северо-восточной Халхе монгольских чиновников и своих офицеров, владевших языком, призывая население следовать приказу их духовного главы и оказывать помощь «барону джанджину». В последних числах декабря к барону прибыли первые мобилизованные хошунными князьями. Как правило, кочевники являлись на службу с конем, снабженные теплой одеждой; некоторые из них имели за плечами винтовки. В конце декабря при оружии пришли к барону две сотни казаков-бурят, приведенные Галимовым и Галдановым.
2 января 1921 г. отряд перешел на реку Керулен и остановился примерно в том же районе, в котором мы кочевали перед первым наступлением на Ургу Пади в верховьях Керулена изобиловали хорошими пастбищами. Имелись и запасы сена, заготовленные китайским командованием. Новая лагерная стоянка имела то преимущество, что находилась лишь в 30 верстах от интендантской базы и дивизионного лазарета. Кроме того, ее сравнительная удаленность от Урги (150–160) верст обеспечивала спокойствие, необходимое при формировании воинских частей и, в то же время, позволяла держать под контролем важнейшую коммуникацию — Калганский тракт, а также дороги на Маньчжурию и Акшу.
С переходом на Керулен отряд устроился по — зимнему: палатки были заменены юртами; построено 8 зимовьев для тех, кто нуждался в особом режиме; сооружены бани и дезинфекционная камера, в связи с чем появилась почти уже забытая возможность переодеваться и стирать белье. Улучшилось и питание чинов отряда, так как монгольская администрация стала регулярно присылать мясной скот. Местные власти пригнали в распоряжение барона табун из 1500 отличных керуленских коней, справедливо считающихся одними из лучших скакунов Центральной Азии. Теперь у барона образовался запасной фронт лошадей для регулярного обмена уставших в строю на свежих. В Монголии, с ее огромными просторами и исключительно травяным кормом, настоятельно необходима постоянная связь между строем и табуном, иначе воинская часть рискует потерять свою активность.
Рождество и Новый год (по старому стилю) барон Унгерн отметил раздачей подарков в виде муки, вин, сластей и фруктов. Эти праздничные яства предназначались, собственно говоря, для офицеров ургинского гарнизона, но весьма кстати для нас попали в руки заставы, охранявшей Калганский тракт.
Но не этими мимолетными вкусовыми ощущениями памятны святочные дни унгерновского лагеря на Керулене. Живое воспоминание о них закреплено драматической сценой сожжения прапорщика Чернова, красочно проведенной бароном в форме мрачного парада. Комендантский офицер Чернов изобличен был в том, что убил с целью ограбления нескольких казаков, находившихся на излечении в дивизионном лазарете. Поступок Чернова, даже при самом снисходительном отношении, не вмещался ни в какие рамки, поэтому и наказание, назначенное бароном, также выделилось своей исключительностью и как бы сразу отодвинуло нас на 700–800 лет назад, в глубину средневековья: приказано было сжечь преступника на медленном огне. Его привязали к суку над костром. «Здесь вы меня жжете», — крикнул злобно Чернов — «подождите, придет мой черед: на том свете я вас пуще буду жечь». Умер он достаточно героически, с точки зрения того молодца, который по балладе «умел держать ответ»… Ни стона, ни жалобы, лишь беспрерывный поток проклятий, закончившийся с последним хрипом.
