– Признайтесь, герр Эрлих, ведь я вам определенно не нравлюсь? – неожиданно полушепотом произнес Винер.
– Разве я дал вам повод так думать?
– Да, разумеется. А вот вы мне нравитесь. Тем, что вы отважились познать, что такое черное и белое. Что такое зло и благодать. И, мне кажется, вы знаете настоящую цену всему.
Я вздрогнул. Винер сформулировал те вопросы, которые так мучили меня в последние дни. Черное и белое… Но откуда он знает это? Угадал случайно? Невероятное прозрение? Впившиеся в меня выпученные глаза, казалось, видели мое существо насквозь. И не было от них секретов…
– Я недостаточно ясно понял ваши слова, герр Винер…
– Разве? Как можете не понять чего-либо вы? Вы, который прекрасно знает цену таким понятиям, как высокое и низкое, вы, который проник в суть вещей и человеческой природы.
– Вы изъясняетесь загадками…
– Какие могут быть загадки для вас? – оскал, обозначающий улыбку, стал еще страшнее. – Впрочем, это не имеет ровным счетом никакого значения. Пейте лекарство, Эрлих!
– Нет. – Я отодвинул стаканчик, и немного жидкости выплеснулось на стол.
– Почему? Это прекрасное лекарство. Вы вчера имели возможность испытать на себе его благотворную силу. Пейте!
Я потянулся к своему саквояжу и достал заряженный пистоль. Затем взвел курок и наставил оружие на моего недоброго гостя. Рука моя дрогнула, но я был уверен, что в случае необходимости и за сто шагов достану пулей герра Винера. И будет у меня для этого достаточно решимости, ибо почувствовал я, что Винер – враг мой, злой и безжалостный. «Странные люди хотят моей смерти!… Победить и стать неуязвимым!»
– Вон! – крикнул я.
– Не глупите, Эрлих, – без тени страха произнес Винер. – Я ничем не заслужил вашей немилости.
– Вон!
– Тогда до свидания! Я не говорю «прощайте», ибо уверен, что очень скоро мы вновь свидимся.
***
Язычки пламени свечей трепетали, и слабые тени трепетали им в такт. Я замер на стуле, положив локти на стол. На меня нашло какое-то оцепенение. Лень было вставать, думать, не хотелось двигаться. Мешанина воспоминаний, мыслей, опасений и надежд, которые никак не могли сложиться в моей голове в единую систему.
Постепенно оплыли и потухли две свечи, третью задул порыв сквозняка.
Неизвестно, сколько бы я так просидел, если бы меня не вывел из этого полудремотного состояния шорох. Скрипнула открываемая, в который раз не запертая мной дверь, – я совсем обезумел в последнее время, перестал обращать внимание на такие вещи, как запертые засовы и замки, и будто приглашал в мой дом всех злоумышленников.
Взвизгнула половица под тяжелым шагом. Ну, лекарь Винер, теперь меня ничто не остановит. Я поднял пистоль…
– Не стреляйте, я с миром! – раздался хрипловатый, немного испуганный голос. Речь была родная, немецкая.
– Стой, где стоишь! Иначе…
Я высек огонь на свечу, не выпуская из поля зрения темный силуэт в углу.
Когда загорелся оранжевый огонек, я получил возможность хорошо разглядеть посетителя. Высок, горбится, голова перевязана. Я готов был поклясться, что это один из убийц, нападавших на меня у дома Бауэра. Тот, что уцелел и трусливо бежал с места схватки, Ну вот и свиделись.
– Я сяду? – спросил он. В его голосе не было фамильярности, наглости, а, наоборот, чувствовались уважение и страх.
– Садись и говори. И помни – в любой момент я могу продырявить тебя насквозь.
– О, уж это-то я понимаю очень хорошо!
– Кто ты такой?
– Я такой же, как ты! Не Магистр, конечно. Неизмеримо ниже. И я один из тех, кто пришел за твоей жизнью.
– Ты так просто говоришь об этом, мерзавец! Пока что твоя жизнь в моих руках.
– Я не договорил. Мне теперь не нужна твоя жизнь. Мне больше нужен ты сам. Живой, могучий. Я готов нижайше служить тебе, потому что с тобой Сила.
– Почему ты решил, что я какой-то Магистр? Ведь это ложь!
– Ну, мы же не безмозглые свинячьи дети. Только ребенок может не узнать настоящего Магистра.
Голова у меня шла кругом. Странно, глупо, но я верил каждому его слову.
– Почему меня хотят убить?
– Магистру лучше знать.
– Ничего я не знаю.
– Мы в этих делах – пыль у ног воистину могучих, разменная монета в их пальцах. Все решают столпы великой тени, Мудрые. Да что я тебе, Магистр, объясняю? Кому лучше, чем тебе, известно все обо всем?
– Зачем ты пришел ко мне?
Странным был наш разговор. Странен и этот человек, который вынул из кармана щепотку какого-то порошка, понюхал его, после чего глаза у него блаженно закатились. Остатки порошка он бросил на свечу, от чего пламя рассыпалось трещащими искорками.
– Я хочу, чтобы ты был жив. Я ошибался, когда нападал на тебя. Но твоей смерти хочет Боров Геншель. Он всегда жаждет чьей-нибудь смерти, но твоей особенно. Это не его воля, но он отдается ей всей душой. Он мечтает о твоей смерти ежечасно и ежеминутно.
– И что ты предлагаешь мне делать?
– Тебе лучше знать. Магистр ты, а не я. То, что ты обитаешь здесь, из братьев знаю я один. Мне поручили найти твое пристанище. И я нашел его.
– Разве герр Бауэр не сказал вам, где я живу?
– Он сказал, что не знает этого…
Интересно, почему Бауэр соврал им? Может, не хотел продавать меня? И все-таки продал? Почему?.. Я вздохнул. В этот миг мне стало жаль Бауэра. Я понял, что он хотя бы колебался, прежде чем отдать меня в руки мясников…
– Я рад, что нашел тебя, – гость буравил меня глазами, в которых жила ненависть и обещание покорности. – Кстати, Боров Геншель живет на Никитской улице в доме купца Храпова. Там ты найдешь его! – он встал и, не спрашивая разрешения, скользнул к двери.
– Стой! Ты еще многое должен мне рассказать.
– Я еще приду. – Он склонился в поклоне. – Я приду не как гость, а как твой верный слуга, великий Магистр.
– Стой!
Но он, ступая мягко, как кошка, вышел из моего дома и растаял в темноте. Я посмотрел в окно. Мне показалось, что за ним скользнула тень какой-то огромной ночной птицы. Хотя что только не привидится в такую ночь.
***
До рассвета в мой дом больше никто не пытался проникнуть, да это и вряд ли было возможно. Я загородил дверь скамейкой и столом.
Днем я чувствовал себя вполне нормально, если не считать какого-то мутного, будто нечистого состояния своего разума, разъедаемого тягучей тревогой и страхами… Кто знает, чего мне стоило заставить себя более-менее держать в руках. Но я нашел в себе силы на это.
Днем я отправился к моей новой капризной больной. Мне пришлось воспользоваться извозчиком запряженной одним чахлым конем тележки, который за весьма скромную плату пообещал меня домчать как ветер «куда барину угодно».
Гнал он, как бешеный, поминутно крича в разные стороны:
– Гись! Гись!
Народ едва успевал выскакивать чуть ли не из-под копыт А я внутренне сжимался, представляя, что мы сейчас перевернемся. Но, кажется, такая езда была тут привычная…
Княгиня не брюзжать не могла, но на этот раз отнеслась ко мне гораздо доброжелательнее.
– Поглядим, басурманин, как дальше пойдет дело, – в своем стиле сказала для порядка княгиня – Может, ты и правда что-то понимаешь в знахарстве… Хотя и не верю я вашему брату.
– А это зря… Вера просто необходима для выздоровления.
– Мне достаточно веры в Господа…
Подошедший в конце визита князь Яков Никитович Одоевский был очень доволен тем, что я поладил с его тетушкой. До меня она довольно бесцеремонно отвергла трех лекарей.
Князь даже пригласил меня тотчас же отведать с ним домашних настоек и хмельных медов, которыми были богаты запасы этого дома, и, кстати, такое расположение к иноземному лекарю считалось большой честью. Правда, мне пришлось, как и в прошлый раз, выслушивать его сугубо поверхностные суждения о медицине и природе болезней, но это меня нисколько не огорчило. У местных господ, как говорят, с недавних времен появилось явное стремление знать понемногу обо всем, чему способствует устремленный на Запад взгляд их императора. Однако я был рад высказаться по затронутым вопросам и немного расширить знания этого несомненно обаятельного и доброжелательного человека.
Потом князь Одоевский перешел к делу
– Вам следует сообщить господину Кундорату, что Великий преобразователь царь Петр Алексеевич имеет намерение не только наполнить будущий Цейхгауз всяческим оружием, но вместе с тем устроить в нем Музей воинских трофеев. И для этого государь повелел начать собирать, – он взял с бюро лист бумаги, заверенный размашистой подписью, и я понял, что это подпись самого императора. Сдвинув брови, князь прочитал «В Киеве, и в Батурине, и во всех малороссийских городах мазжеры и пешни медные и железные и всяческие воинские сенжаки (знаки) осмотреть и описать и росписи прислать буде явятся те, которые у окрестных государей, а именно у султанов турецких и королей – Польского и Свейского на боях, где воинским случаем под гербами их взяты и ныне есть налицо, и те, все собрав, взять к Москве и в новопостроенном Цейхгаузе для памяти на вечную славу поставить».
