дебаты в администрации по экономическим отношениям с Советским Союзом велись между "прагматиками", особенно Хейгом (и позже Шульцем), и "идеологическими" "холодными воинами", такими как Пайпс и другие в аппарате СНБ, Вайнбергер и Перл в Министерстве обороны. Хейг и прагматики хотели контролировать торговлю, но также использовать ее в качестве пряника для получения советских уступок, таких как сдержанность в третьем мире. Пайпс, Вайнбергер и Перл хотели вести экономическую войну, чтобы напрячь советскую экономику и политику.
В целом, двусторонние отношения продвигались вперед на скромной основе до декабря 1981 года и введения военного положения в Польше. Переговоры о продаже зерна в июне привели к согласованной советской закупке 6 миллионов тонн к концу сентября, а затем в августе было достигнуто соглашение о продлении на один год действующего соглашения, которое в противном случае истекло бы в это время, до переговоров о новом долгосрочном соглашении. Также был продолжен ряд технических соглашений 1970-х годов, подлежащих продлению: соглашения о научно-техническом сотрудничестве в области охраны окружающей среды, изучения океана, атомной энергии, здравоохранения и разработки искусственного сердца. После введения военного положения в Польше переговоры по новому долгосрочному соглашению по зерну были приостановлены (хотя действующее соглашение оставалось в силе), были введены новые санкции на продажу газового и нефтеперерабатывающего оборудования, а оставшиеся технические соглашения, подлежавшие обновлению до середины 1982 года (по космосу), были продлены. Сотрудничество, энергетические исследования и общее соглашение по науке и технологиям) были оставлены без изменений.
Однако двусторонние отношения, включая контроль над вооружениями, не были в центре официального американского интереса. На их первой встрече в январе 1981 года и впоследствии Добынин постоянно возвращался к вопросу о том, как правительствам двух стран "начать развивать диалог"? И прежде всего, как можно возобновить переговоры по вооружениям? Ответ Хейга был таков: "Не может быть, чтобы все шло как обычно. Соединенные Штаты и СССР должны, прежде всего, договориться о стандартах международного поведения". В частности, "Москва должна контролировать своего клиента, Кубу, в этом полушарии". Администрация, - сказал он, - должна была увидеть некоторые доказательства советской сдержанности. Тогда мы могли бы начать думать о диалоге по контролю над вооружениями, торговым кредитам, передаче технологий".
Еще в феврале 1981 года Брежнев проявил интерес к возможной встрече на высшем уровне, а Рейган и Хейг проявили холодную заинтересованность, указав, что сначала потребуется советская сдержанность. В марте Брежнев начал переписку с президентом Рейганом. В течение месяца на него не отвечали. Когда Рейган все-таки написал письмо, это произошло в апреле по его собственной инициативе, пока он восстанавливался после покушения на его жизнь. Когда он сказал Хейгу, что думает написать личное письмо Брежневу (и фактически уже составил его), Хейг настоял на том, чтобы Госдепартамент составил его; президент принял некоторые предложения по составлению от департамента, но отклонил большинство. Письмо явно принадлежит Рейгану и содержит довольно благородную, хотя и наивную просьбу о расширении сотрудничества. Однако он сопроводил это личное письмо более формальным официальным письмом, в котором, среди прочего, ставилось под сомнение "неослабевающее и всеобъемлющее наращивание военной мощи СССР за последние пятнадцать лет, наращивание, которое, по нашему мнению, превышает чисто оборонительные потребности и несет в себе тревожные последствия поиска военного превосходства". Нет нужды говорить, что он получил, по его собственным словам, "ледяной ответ" от Брежнева. В своих мемуарах Рейган заметил: "Вот вам и моя первая попытка личной дипломатии", и переписка прекратилась, хотя скорее благодаря официальному письму, чем личной дипломатии Рейгана.
11
;
Добынин вскоре поднял вопрос о перспективе встречи Хейга и Громыко в Нью-Йорке в сентябре. "Разве мы не можем урегулировать наши разногласия?" - повторял он. Он подчеркивал важность возобновления прерванного диалога по ЗСТ (о котором Хейг упомянул в своих мемуарах лишь косвенно, сказав, что Добынин "предложил темы для переговоров, представляющие интерес для СССР"). Ответ Хейга остался прежним: "Главное - это незаконное вмешательство. Вы должны продемонстрировать добрую волю, если мы хотим обсуждать эти вопросы [такие как SALT]".
Таким образом, дипломатический диалог с Советским Союзом отражал постоянный акцент в публичной риторике новой администрации (особенно Хейга) на советской "сдержанности и взаимности" в третьем мире и в отношении Польши. Хейг организовал американскую сторону диалога так, что "каждый сотрудник Госдепартамента в каждом обмене мнениями с советским чиновником подчеркивал американскую решимость, что СССР и его клиенты - особенно Фидель Кастро и Каддафи - должны умерить свое интервенционистское поведение, и что Польша должна быть пощажена"."Наш сигнал Советам, - подчеркивал позже Хейг, - должен был быть ясным предупреждением о том, что время их неослабевающих авантюр в третьем мире закончилось, и что способность Америки терпеть злодеяния ставленников Москвы, Кубы и Ливии, превышена".Он был уверен, что советские лидеры увидят решимость администрации, встрепенутся и пройдут "тест", которому, по его мнению, Советы подвергали его.
Как позже охарактеризовал эти заявления о позиции администрации Рейгана сам Хейг: "На этой ранней стадии не о чем было говорить по существу, не о чем вести переговоры, пока СССР не начал демонстрировать свою готовность вести себя как ответственная держава. Это было основой нашей ранней политики в отношении Москвы".
Первый прямой контакт на высоком уровне произошел во время двух встреч Хейг-Громыко
встречи в сентябре 1981 года. Однако и эти встречи были, по сути, спаррингом, о чем свидетельствует обнародование накануне первой встречи письма президента Рейгана президенту Брежневу, направленного в тот же день, в котором он вновь оказывал давление на Советский Союз по вопросам Польши, Афганистана и Кампучии (Камбоджи), а также по поводу того, что характеризовалось как "неустанное и всеобъемлющее" наращивание советских вооруженных сил. Президент выразил желание иметь "стабильные и конструктивные отношения" с Советским Союзом, построенные на "сдержанности и взаимности".
Более того, Соединенные Штаты (под давлением своих европейских союзников) заявили о своей принципиальной готовности начать переговоры об ограничении ядерных сил театра военных действий средней дальности. Благодаря встречам Хейга с министром иностранных дел Андреем А. Громыко зародившийся дипломатический диалог не получил заметного развития. Это вряд ли удивительно, поскольку, по словам Хейга, "я не сказал Громыко в частном порядке ничего такого, чего президент Рейган и я не говорили русским публично". Единственным конкретным шагом было информирование Громыко о готовности США начать переговоры по ограничению ядерных сил средней дальности (INF) до конца года.
Незадолго до этой встречи с Громыко Хейг сказал: "Я думаю, что проблема не в общении. Проблема в том, что советскому руководству до сих пор не нравилось то, что оно слышало от этой администрации". Признавая заинтересованность в диалоге, Хейг добавил,
