Сделать он ничего не мог. Его бесило сознание собственной беспомощности. Он обшарил каюту в поисках лекарств и кое-что даже нашел. И только когда нашел, понял, что не знает, что это за порошки и настойки. Ошибка в выборе лекарства убьет колдуна вернее, чем любая лихорадка. В общем, он решил не рисковать. Боррос стонал. В корабельных снастях завывал ветер.
Вдруг раздался резкий скрежет. Корабль накренился, и Ронин покатился по полу, не удержавшись на ногах. «Что-то мы движемся как-то не так, — подумал он, поднимаясь. И тут же его осенило: — Холод меня побери, мы, кажется, налетели на что-то!»
Так оно и было. Теперь он ощутил, что фелюга скользит по льду под каким-то странным углом, явно отклоняясь от курса. Если не выправить корабль сейчас же, инерция в соединении с массой перевернет его. И тогда — все, конец.
Набросив капюшон, Ронин взбежал по трапу и выбрался на палубу навстречу слепящей пурге. Колючие льдинки били в лицо, а ветер буквально впивался в тело. Сквозь зловещий вой ветра Ронин услышал тяжелые ритмичные хлопки и, прищурившись, разглядел, что здоровенный кусок оборванных снастей хлещет по корпусу корабля. Вокруг темнота. Ничего не видно.
Он прошел на корму, ощущая содрогание судна, неестественным образом отклонившегося от курса. Он почувствовал, как фелюга медленно разворачивается бортом к ветру. «Только не это. Тогда мы уже наверняка перевернемся», — подумал Ронин, продвигаясь к корме, перехватывая на ходу такелаж и осторожно ступая по глубокому слою из смеси снега и льда.
Удар ветра качнул корабль. Рука Ронина соскользнула с обледеневшего каната. Он оступился и заскользил по льду, осознавая, что вот-вот свалится за борт. Он попытался восстановить равновесие на вздымающейся палубе. У него ничего не вышло, но он все-таки ухитрился дотянуться рукой в перчатке до фальшборта. Очень отчетливо он увидел, как чешуйки со шкуры Маккона свободно скользят по обледенелому дереву. Он вцепился покрепче, чувствуя, как мощь ветра швыряет его на фальшборт, а потом — словно тело его стало вдруг невесомым — его подбросило вверх, за борт, в завывающую бурю, и он чуть не выпал на темный ровный лед, расплывчатая поверхность которого оказалась сейчас так близко. У Ронина перехватило дыхание, в рот забилась разлетающаяся ледяная пыль. Огонь пробежал по руке, по груди. Завывающий ветер тащил его за собой, и Ронин извивался в его яростной хватке. Как в тумане, мелькнула мысль: «Ну давай же, давай, или оно заберет меня».
Сохранять хладнокровие.
Не забывать про инерцию, сказал он себе. И использовал ее. Собрав все остатки сил, Ронин сосредоточил их в руке в перчатке, сжал ее еще крепче и... удержался. А ветер по-прежнему бил его, норовя бросить за борт.
Но теперь у Ронина была точка опоры. Он больше не сопротивлялся мощным рывкам бури — он просто расслабился, позволив ветру раскачивать его тело. В высшей точке размаха он подтянулся, забросил ноги на борт и зацепился подошвами, чувствуя, как они скользят по обледенелому краю. Затем он перебросил одну ногу, другую... перевалился через край и осторожно опустился на палубу.
Тяжело дыша, он пробрался вдоль фальшборта к корме. Болтаясь за бортом, он кое-что там увидел — длинную пробоину в корпусе с левой стороны. «На что это мы налетели?» — подумал он.
Добравшись до штурвала, Ронин отбросил все посторонние мысли. Он и так потерял драгоценное время — корабль по-прежнему шел боком. Канат, удерживавший штурвал, лопнул. Ронин вцепился в деревянное колесо и навалился на него со всей силой. Он дышал глубоко и ровно, пытаясь восстановить растраченную энергию. Легкие горели огнем, изо рта вырывались клубы пара. Ветер выл прямо ему в лицо, а фелюга сотрясалась при каждой попытке Ронина выправить курс. Он повис на штурвале всем весом и услышал наконец душераздирающий скрежет металла по льду. Это полозья начали поворачивать, преодолевая трение и яростное сопротивление бури. Мышцы у него на руках, на спине и на бедрах ходили ходуном.
Судно застыло в крене: оно больше не заваливалось на правый борт, но так и шло под углом к нужному курсу. Ронин понимал, что уже не успеет провернуть штурвал дальше, прежде чем новый порыв ветра развернет корабль поперек. Выход был только один.
Быстро отыскав еще один кусок каната, он закрепил штурвал. Затем, перехватывая руками, добрался до мачты. Его пальцы ловко забегали по узлам, разворачивая штормовой парус. Он подтянул рею, натянул снасти и закрепил развернувшийся парус.
Его обдало ледяным душем. Тяжелые осколки, черные и рваные, словно металл после взрыва, били его по коленям. Подошвы скользили по льду. Канат вырвался у него из рук, и фелюга, содрогнувшись, рванулась вперед, когда штормовой парус наполнился ветром.
Ронин попробовал подняться, но порыв ветра качнул корабль. Он поскользнулся и больше уже не пытался встать. Вместо этого он сел, уперевшись спиной в фальшборт, а ногами — в основание мачты. Поймав конец каната, он стал тянуть его на себя, стараясь установить рею под нужным углом.
Он как будто слился с кораблем. Все скрипы и стоны подвергающихся нагрузке соединений, дрожь корпуса, невероятное напряжение мачты, подрагивающей под напором ветра и берущей отсюда силу, — все это было теперь продолжением его рук, боровшихся с бурей за жизнь корабля.
И рея медленно поддавалась, сдвигаясь сантиметр за сантиметром и принимая нужное положение. Все это шло не так гладко, потому что шторм не прекращался и ветер обрушивался на него в самые неподходящие моменты, и Ронину приходилось держаться настороже, чтобы не пропустить изменений воздушных потоков.
Корма начала потихоньку сдвигаться вправо, причем так медленно, что поначалу Ронин этого и не заметил. Он уже смирился с тем фактом, что свалится от изнеможения, так и не добившись существенных изменений, как вдруг ощутил, что корабль повинуется ему. Это было подобно первому глотку крепкого вина — радостное возбуждение согрело ему грудь, и в одеревеневшие руки влились новые силы.
В конце концов он закрепил такелаж и отправился на корму, чтобы изменить положение штурвала. Теперь у него уже было время, чтобы перегнуться через фальшборт и как следует рассмотреть пробоину. «Странно, — подумал он, — что пробоина так высоко. Если бы мы налетели на какой-нибудь выступающий валун, отверстие было бы гораздо ниже. На что же мы натолкнулись?» Он еще раз взглянул на пробоину и решил, что повреждение незначительное. И все же нельзя допустить, чтобы нечто подобное повторилось.
День подходил к концу. Багровые краски заката затопили унылую серость затянувшихся сумерек. А потом все окутала темнота, да такая, что Ронину стало жутко. Буря так и не прекратилась. Все пространство представляло собой взвихренную круговерть льда и снега. Прежде чем спуститься в каюту, Ронин свернул штормовой парус и закрепил рею. Поначалу он колебался, но потом все же решил, что без паруса в шторм спокойнее.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
