Эти парни и девушки, преимущественно из рабочего класса, собрались вместе летом 1986 года. Большинство было родом из южных окраин столицы, той части Лондона, где город встречается с пригородом, в границах, приблизительно очерченных трассой А205 с севера и А232 с юга. Эта территория — хотя мало кто отдавал себе в этом отчет — в 70-х и 80-х годах являлась источником множества культурных влияний. Центром богемной среды, из которой вышел Дэвид Боуи, был район Бекенхэм; первые панки и фанаты Sex Pistols были из Бромлея — и назывались Бромлейским Контингентом. А теперь эти тинейджеры из Каршелтона, У эллингтона, Бромлея, Бекенхэма и Стритхэма[39], пришпоренные скукой окраин и жгучим желанием выбраться из безрадостного ландшафта в сияющую метрополию, до которой всего каких-то пятнадцать миггут езды на электричке, обнаружили стимул для того, чтобы изобрести новый выход из положения.
Эти молодые британцы, которые еще год назад с трепетом взирали на происходящее в Amnesia, скромно забившись в угол, теперь объединились в одну большую шумную компанию. Они встречались в барах Сан-Антонио или Ибица-тауна, сначала по двадцать человек, потом по тридцать, по сорок — с каждым днем все больше и больше — и все вместе шли по главной дороге, связывающей между собой эти два города, в Amnesia, где принимали экстази и отрывались до восхода солнца или отправлялись на пляжи в Кала-Салада, чтобы упасть на спину и встретить рассвет, поспать пару часов на берегу, и снова в путь — в Cafe del Mar на пляже Сан-Антонио, где на закате Хосе Падилья играет небесные «Moments of Love» Art of Noise, а потом — еще одна ночь в Amnesia. И лето превращалось в затянувшийся отпуск в иную реальность.
Каникулы — это всегда ощущение отрыва от повседневного существования, особое время, в котором нет обычных правил, но есть место утопическим мечтаниям; где происходящее идеализируется и воспринимается ярче, чем в обыденной жизни. На Ибице, танцуя в целебной атмосфере Средиземноморья в окружении легендарных знаменитостей, в кругу друзей, в состоянии, при котором имеет значение лишь то, что происходит здесь и сейчас, люди обретали чувство фантастической нереальности, которое усугублялось действием наркотика. Экстази ускорял процесс объединения, создавал большую семью, тайное общество, которое все прочие не только не могли постичь, но даже и не подозревали о его существовании.
«Мы приезжали, чтобы танцевать! Танцевать, танцевать, танцевать! И не останавливаться! Это было нереальное состояние, мы наедались экстази и чувствовали любовь ко всем вокруг — без наркотика подобной близости между нами никогда бы но возникло. Помню, как-то раз мы все жили в одном номере с шестью односпальными кроватями, а нас было восемнадцать человек, — рассказывает Адам Хит, тогда девятнадцатилетний клаббер из Бромлея. — В клубы мы все проходили на халяву, они нас знали, называли нас "сумасшедшие англичане" и очень нас любили. Мы были молоды и много путешествовали. У нас у всех было похожее отношение к жизни, мы считали, что главное — это отлично проводить время и изо всех сил стараться не думать ни о чем другом. Когда мы вернулись в Лондон, меня поразило, как сильно мы... не знаю... это было похоже на религию».
В сентябре 1987 года Тревор Фанг и Иэн Сент-Пол пригласили своего друга Пола Оукенфолда на Ибицу, чтобы отпраздновать там его день рождения — Полу исполнялось 26 лет. Оукенфолд. который в это время учился на повара, с начала 80-х работал диджеем и, казалось, обладал некой встроенной антенной, улавливающей модные тенденции, а также имел очень четкое представление о том, как должна звучать поп-музыка будущего. Вместе с Сент-Полом он заправлял в хип-хоповых брейк-данс-клубах Каршелтона, бывал в Paradise Garage в Нью-Йорке, занимался продвижением первых записей Beastie Boys и Run-DMC в Великобритании. Кроме того, он работал в звукозаписывающей компании, диджеил в клубе Project в Стритхэме и вел колонку, посвященную хип-хопу, в специализированном журнале Blues and Soul под псевдонимом Вотупски. В 1985 году они с Фангом попытались открыть в Пурли клуб в духе Ибицы, но ничего у них не вышло; поклонники соула не поняли, зачем посреди джаз-фанка Оукенфолд ставит все эти странные поп-записи. И, конечно, там не было экстази.
Оукенфолд привез с собой двоих коллег: своего друга, 30-летнего фанк-диджея Джонни Уокера, и 24-летнего Ники Холлоуэя, нахального молодого бесенка с прирожденным чутьем к выгодным предприятиям, который прошел путь от вечеринок в увеселительных пабах на Олд-Кент-роуд до проведения самых престижных соул-уикендов компании Special Branch. Холлоуэй прихватил с собой еще и своего приятеля Дэнни Рэмплинга, 26-летнего скутер-боя [40] из Стритхэма, который крутил соул на пиратской радиостанции Kiss FM и на выступлениях Холлоуэя.
То, что случилось после — а именно их обращение в веру экстази, — принято считать поворотной точкой в развитии хаус-культуры, хотя ни это, ни все последующие события не были бы возможны, если бы вольные молодые клабберы не подготовили для них почву. «Я до сих пор помню свои ощущения так, как будто все это было вчера, — говорит Джонни Уокер. — До того я ни разу не принимал наркотиков — ну, может, только траву — и вообще-то не был уверен в том, стоит ли мне это делать. Все остальные приняли по таблетке, и через полчаса я увидел, как они улыбаются и обнимают друг друга, и подумал: "вроде бы ничего плохого". Я слышал, что от экстази начинаешь хорошо выглядеть и хорошо себя чувствовать, и это действительно похоже на правду: у меня сохранились фотографии, на которых мы все под экстази, и мы на них просто красавцы. Можно было завести приличный разговор и не чувствовать себя после этого неловко. Сочетание экстази и жаркого открытого клуба, полного красивых людей, походило на религиозный опыт; каникулы, прекрасное настроение, и ни с того ни с сего — совершенно новая музыка, совсем непохожая на ту, которую привык слышать в Лондоне. Эта странная смесь была нам абсолютно незнакома и сильно нас вдохновила».
Рассказ Холлоуэя приукрашен характерным для него самоуничижительным юмором: «По улицам Сан-Антонио ходили четверо придурков в луноходах и кричали: "Офигительно, мужик!" Мы тогда казались себе очень крутыми, нам и в голову не приходило, что мы выглядим глупо, но когда оглядываешься назад сегодня, становится ясно, что мы были тогда теми еще чудиками. Когда я попробовал экстази в первый раз, я подумал: "О, классная вещь, но, пожалуй, не стоит принимать ее каждый день, раза два в неделю будет достаточно". Но, конечно же, кончилось тем, что всю неделю мы принимали его каждую ночь и каждую ночь снова шли в Amnesia, и там нам каждую ночь срывало башку. Мы любили всех вокруг — словно кто-то открыл нам сознание. И вот мы жили на Ибице, слушали музыку, кричали: "Матьтвою, как круто!", подходили к диджеям, спрашивали, что это такое играет, и оказывалось, что это группа из Ромфорда[41], просто нам никогда не приходило в голову их послушать, потому что мы были снобами. Мы возвращались в Amnesia каждую ночь, как коммивояжеры за товаром...»
Да и трудно было туда не вернуться. Танцевать перед самыми колонками, взявшись за руки с новыми друзьями, рассказывать всю свою жизнь и делиться сокровенными мыслями с людьми, которые, казалось, и в самом деле понимают тебя, как никто и никогда не понимал... а потом снова на танцпол, где музыка отдается с такой страстью, о какой они никогда и подумать не могли, и они кричат и хлопают, словно хотят, чтобы это продолжалось вечно.
СТРИТХЭМ-ХАЙ-РОУД
Дневник автора, 02.12.75 г.: «...Пригороды Лондона: стерильность-цинизм—скука готовы вылиться в насилие; назревает реакция правых сил. Пошел в жопу Лондон с его скукой, англичане с их малодушием и лондонская погода с ее холодом и темнотой».
Джон Сэвидж, Английская мечта; (описание эры, предшествующей возникновению панка)
Вскоре сезон подошел к концу. Снова Гатвик, трап самолета, страна, которую они почти забыли. Пошел в жопу Лондон с его скукой... Куда теперь? Обратно в родительские квартиры, чтобы расклеить по стенам постеры из Amnesia, развалиться на диване и предаваться воспоминаниям? Накрывала серая тоска. Они-то изменились, а вот Британия — нет.
Страна входила в третий срок правления консерваторов, наступал период окончательного разрыва с коллективными ценностями прошлого. Последние батальоны классовых бунтарей, шахтеров и печатников, после долгих и бурных стачек потерпели поражение, социализм окончательно сдавал позиции, и «экономическое чудо» Тэтчер, потребительский бум, подогретый массовыми покупками в кредит и восхвалением свободного индивидуализма, вступал в свою последнюю стадию, когда в «черный понедельник» неустойчивый фондовый рынок вдруг с грохотом обвалился и в стране начался новый спад.
Экономический всплеск отразился и на состоянии лондонских клубов, эксклюзивная Стильная Культура Вест-Энда, которую Джон Сэвидж назвал «обострением тэтчеровского материализма», переживала эпоху своего расцвета. Элитарность была возведена в разряд добродетели, право допуска покупалось за деньги, а тех, кто не мог позволить себе заплатить за вход, гнали прочь, лишая права голоса. Но надвигающиеся перемены уже ощущались и здесь. В 80-х танцевальная музыка и электронные ритмы стали самыми жизнеспособными течениями британской молодежной культуры. Не только синтезированный поп «новых романтиков», отрицающих эстетику гитарной рок-группы из четырех человек и рокерскую этику, но и постпанковая, авангардная электронная музыка Cabaret Voltaire и Throbbing Gristle, «гаге groove» фанк, братства поклонников хип-хопа с их нелегальными вечеринками в заброшенных складах в центре города и «соул-мафия» рабочего класса из пригородов, каждые выходные устраивающая гедонистические оргии в летних кемпингах по всему британскому побережью, — все эти традиции лягут в основу событий последующих лет.
