Это было еще одним выбором между львом и лисой, и если Кеннеди и не сделал его, то, по меньшей мере, обдумал это с точки зрения разумности и политической целесообразности. Что имелось в виду, возможно, лучше всего понятно из главы об Эдмонде Г. Россе и других сенаторах-республиканцах, чьи голоса спасли президента Эндрю Джонсона от импичмента в 1868 году. Кеннеди не сомневался, что импичмент был вредной и опасной интригой, направленной на подрыв Конституции; но он утверждал: Росс, Фессенден и другие были убеждены (или их убедили), что Джонсон на верном пути: «Я хочу, чтобы мои друзья и избиратели поняли, что я, а не они, могу судить о президентстве. Я, а не они поклялся быть беспристрастным в своем суждении. Я, а не они отвечаю перед богом и людьми за свои действия и их последствия»[44]. Именно Фессенден обращает внимание на Кеннеди, предлагая объяснение, почему в 1954 году этот джентельмен не выразил вотум недоверия Джо Маккарти. Он был слишком болен, чтобы явиться лично (голосование состоялось сразу после того, как он перенес первую операцию и был близок к тому, чтобы отправиться к праотцам), но его оплошность, к тому же имеющая документальное оправдание, могла ему дорого стоить; он писал о Россе, поддерживая его косвенно. Возможно, это не было очень убедительной поддержкой. Конечно, Маккарти следовало обсудить согласно Конституции и законам; его коллеги-сенаторы были обязаны уважать приличия, чем так часто пренебрегал он сам; и, как сказал позже Кеннеди Артуру Шлезингеру-младшему: «Если кто-то не разбирается в вопросе, то как им можно разрешить об этом судить?»[45]. Но реальные причины, заставившие Кеннеди столь вяло выступать против Маккарти, заключались в существовании тесных взаимосвязей этого человека с его семьей, особенно отцом, сильной поддержке Маккарти в Массачусетсе (бостонская «Пост» обвинила всех сенаторов Новой Англии, голосовавших против Маккарти, в том, что они действуют по указке Кремля»)[46] и, плюс ко всему, в двусмысленной позиции и неверном понимании самого Кеннеди. Он был ненамного мудрее остальных американцев того времени и, казалось, действительно верил (о чем утверждал многократно), что коммунистическая угроза ниспровержения США была действительно серьезной. Поэтому он одобрил «охоту на ведьм» и явно не был разочарован ее методами. Несколькими годами позже он допустил: «Возможно, мы не были столь впечатлительны, как некоторые, и должны были действовать быстрее»[47]. Это небольшая уступка и касается только медлительности Сената по отношению к Маккарти; она немного напоминает запоздалое и неохотное раскаяние Ричарда Никсона по поводу уотергейтского скандала. Что касается сенаторов Росса и Фессендена, то они игнорировали своих избирателей, в то время как Кеннеди поворачивался лицом к некоторым из них. В целом данный случай достаточно хорошо объясняет, почему Кеннеди пришлось столь усердно работать, чтобы завоевать доверие либеральных демократов, когда он понял — а это произошло довольно быстро, — что они нужны ему, и это заставило его принять в основном все их позиции.
Не «Портреты сильных духом» побудили его так поступить. Это было бы невозможно без тщательного политического расчета, и Кеннеди прекрасно знал, что ни один демократ не может надеяться стать кандидатом в президенты от своей партии без поддержки Юга, не говоря уже о президентских выборах. Так, никто из прославленных героев книги не был демократом с Севера, и Кеннеди счел весьма возможным сказать нелицеприятные слова об аболиционистах и добрые — о Джоне С. Кэлхоуне (он не имел представления о революции в историографии, касающейся рабства, гражданской войны и периода реконструкции, которая набирала обороты даже когда он писал и собиралась привлечь его внимание к этому безвременью). Он был очень снисходителен к Роберту А. Тафту, что, возможно, происходило вследствие отождествления себя с ним в этой работе: «Мне вспоминается, — говорит он, — сильное впечатление удивительного и необычного личного обаяния и обезоруживающей простоты в обращении. Это были качества, сочетаемые с непоколебимым мужеством, демонстрируемые им в течение всей жизни и особенно в последние дни, которые связали его приверженцев с ним неразрывными узами»[48]. Он поместил фотографию неукротимого Тафта на костылях, идущего в зал Сената, в последние дни жизни: они были в этом схожи, как Кеннеди часто говорил о себе. Вся книга была направлена на то, чтобы получить одобрение Центра и умеренного Правого крыла, Юга и Среднего Запада. В середине тех лет, когда у власти была администрация Эйзенхауэра, он не предполагал, что инициатива вновь перейдет к левым, как, разумеется, и того, что он выиграет выдвижение в кандидаты на пост президента отчасти благодаря тому, что лидеры демократов-южан сочтут его наименее радикальным из северян. «Портреты сильных духом» с очевидностью это доказали.
Но впечатление от книги не столь однозначно. Говорит ли сенатор о смелости или компромиссе, или имеет в виду и то и другое (смелые поступки, которыми он восхищается, скорее напоминают действия умеренно сопротивляющихся экстремистов) — все это отражает его натуру и навыки политического лидера; и в заключение звучит общее утверждение о том, что в конце концов наивысшим законом является благо нации: если оно поставлено на карту, то государственный деятель должен быть готов противостоять любому давлению, даже если это повлечет за собой временное или окончательное поражение. Это было кредо Кеннеди, и в ближайшие годы он намеревался неуклонно ему следовать. Это явилось главным актом его самоопределения и обнаруживало его твердое желание повести за собой Америку. Это было — и могло быть единственно — позицией претендента на президентство и убедительно демонстрировало, как далеко он продвинулся с тех пор, как почти нехотя согласился баллотироваться в конгресс десятью годами ранее. Мощный соревновательный инстинкт, воспитанный его родителями во всех своих детях, теперь громко заявил о себе — что неудивительно, если мы примем во внимание, что политика оставалась миром Кеннеди в течение почти всей его взрослой жизни.
Некоторые обозреватели заметили подтекст бестселлера: популярные работы по истории редко удостаиваются серьезного анализа, которого они могли бы ожидать. Напротив, Кеннеди полагал, что успех книги вверг его в другую беду.
Он воспользовался помощью Соренсена для написания портретов так же, как и для составления своих речей и статей, и книга отразила интересы его помощника в той же мере, что и интересы сенатора. Но писать было для Кеннеди невозможным. На Капитолийском холме каждый знал, что «Преступность в Америке», недавний бестселлер сенатора Кефаувера, был большей частью написан его персоналом, хотя на титульном листе стояло только его имя. Возможно, эта практика покажется оскорбительной для возвышенного читателя, но в этом есть свой коммерческий смысл: «Портреты» имели бы меньший спрос на рынке литературы, если бы продавались как совместная работа Кеннеди и Соренса, а не произведение (вклад в которое со стороны других людей мог быть сколь угодно велик) молодого героя войны — учено-го-сенатора, написанное им самим. Точно так же одна из самых известных книг XIX века — «Три мушкетера» — была издана как роман Александра Дюма, так как его соавтор и помощник-исследователь был весьма неизвестен, чтобы быть достойным, полностью или частично, выпавшего на их долю признания. Кроме того, Соренсен не собирался утверждать свою репутацию в литературе. Трудность возникла, когда книга получила Пулицеровскую премию за биографичность.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
