- Я не знаю! Папа, я, правда, не знаю... Почему ты мне не веришь?
- Потому что я разумный человек, в отличие от тебя, и умею мыслить на уровне нормальной здравой логики, а не на уровне сопливых романтических эмоций. Из того. что я прочел в этих письмах, и из того, что ты мне тут рассказала, выводов может быть только два: или ты мне лжешь, или он сумасшедший, подверженный галлюцинациям. Ему кажется, что у вас есть общие интересы и общие друзья, которые что-то говорят о тебе. Если такие друзья-приятели есть, значит, ты меня обманываешь. Если их нет, значит, у твоего поклонника не все в порядке с головой. Ты можешь предложить мне третий вариант?
Никакого третьего варианта Женя придумать не могла. Она знала точно, что общих знакомых у нее с тем юношей нет. Или все-таки есть, только она об этом не знает? Но и согласиться с тем, что человек, который смотрел на нее со страстной влюбленностью, сумасшедший, она не хотела. Ни за какие сокровища мира она не согласилась бы признать, что первое и пока единственное в ее жизни романтическое приключение является следствием не Любви с Первого Взгляда, а банального умопомешательства.
- Значит, так, - сказал в заключение отец, не дождавшись от нее вразумительных объяснений, - эти письма я забираю. Я попрошу своих знакомых, чтобы они поработали с ними и оградили тебя от его приставаний.
- Он не пристает ко мне, - Женя еще пыталась слабо сопротивляться, но уже понимала, что все кончено. - Он не сделал мне ничего плохого.
- Пока не сделал. И я не собираюсь ждать, когда он надумает своей больной головой, что должен тебя убить или изнасиловать.
- Папа!
- Закончим на этом. Тут нечего больше обсуждать. Могу добавить только одно: мне жаль, что моя дочь оказалась круглой дурой, не понимающей элементарных вещей. Вместо того, чтобы сразу распознать в этом поклоннике психически больного и поставить своего отца в известность о его приставаниях, она вбила себе в голову идиотскую историю о неземной любви и не желает считаться с очевидными фактами.
Отец говорил о Жене в третьем лице, и это неоспоримо свидетельствовало о том, что он взбешен. Конечно, он был резок, даже груб, но к такому обращению Женя давно привыкла, а вот "моя дочь" вместо обычного "ты" было проявлением крайней степени гнева и отвращения. Отец великолепно владел собой и никогда не повышал голоса, и о его настроении Женя догадывалась только по тем словам, которые он выбирал, разговаривая с людьми.
Глава 4
Ох как не любил Сурин эти встречи! Отчего-то ему казалось, что по телефону общаться с Рубцовым куда безопаснее. Скорее всего он полагал, что дело, изложенное в телефонном разговоре, наверняка несложное и не таящее никакой угрозы, тогда как для дела, изложенного при личной встрече, придется напрягать все связи, возможности и извилины. Как многие государственные служащие, Василий Никанорович Сурин ничего не имел против того, чтобы получать деньги, но страшно не любил эти деньги отрабатывать. Когда накануне поздно вечером Рубцов позвонил ему домой и обычным своим спокойным тоном заявил, что надо бы встретиться, сердце Сурина нехорошо заныло. Весь остаток вечера он по мелочам собачился с женой, с трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться на детях, которые, как все обычные дети, давали повод для окрика ежеминутно, если не ежесекундно.
- Вася, ты бы лег уже, что ли,-с досадой сказала жена после его очередного выпада. - Ты когда устаешь - совсем невыносимый становишься. В отпуск тебе пора.
Сурин промолчал и со скорбной миной отправился в ванную. В отпуск, в отпуск... Сам по себе отпуск, конечно, дело хорошее, но к Рубцову никакого отношения не имеющее. От
Рубцова ни в какой отпуск не уедешь и даже на пенсию не уйдешь.
Всю ночь он промаялся какими-то бестолковыми снами, в которых то летел в самолете, то ехал на велосипеде и знал, что нужно обязательно поспеть к сроку, иначе Рубцов сурово накажет. Куда именно он должен был поспеть и каков этот срок, во сне обозначено не было, но страх перед гневом Рубцова затмевал все вокруг. Проснулся Сурин разбитым и потным, чувствуя во рту противную кисловатую горечь, будто вечером принял спиртного сверх меры и закусил пачкой плохих сигарет.
Встреча у них была назначена на час дня в баре с почти неприличным названием "Пивнушка". Но название было, пожалуй, единственным недостатком этого заведения, расположенного на Ленинском проспекте. Во-первых, это достаточно близко от места службы Сурина, и он вполне успевал использовать для встречи свой обеденный перерыв. Во-вторых, "Пивнушка" находилась достаточно недалеко и от офиса Рубцова, обеденный перерыв у которого был ненормированным, но который временем своим все-таки дорожил. И в-третьих, кормили там более чем прилично, хотя и дороговато по меркам суринской государственной зарплаты. Но на чистую зарплату Василий Никанорович уже давно не жил.
Рубцов появился, как всегда, минута в минуту, спокойный, сдержанный, холеный, будто не стояла на улице тридцатипятиградусная жара. В строгом деловом костюме, при галстуке. "Он, наверное, вообще не потеет, - некстати пришло в голову Сурину, изнемогавшему в рубашке с короткими рукавами. - Не человек, а машина".
Заказав обед, Рубцов приступил к делу. Чем дольше Сурин его слушал, тем больше изумлялся. И из-за такой чепухи он всю минувшую ночь маялся кошмарами?
- Послушай, тебе не кажется, что ты с жиру бесишься? - без обиняков спросил он Рубцова. - Что ты привязался к девчонке? Подумаешь, придурок какой-то письма ей пишет, так что теперь, всю российскую милицию на ноги из-за этого ставить?
- Ты меня плохо понял, - медленно произнес Рубцов, глядя на него холодными ясными глазами. - Евгения - моя единственная дочь, усвой это, будь так любезен, раз и навсегда. Более того, у моей единственной дочери плохая наследственность, очень плохая, я рассказывал тебе, что такое была ее мать и с каким трудом я отвоевывал у нее своего ребенка. Я не могу допустить, чтобы Евгения пошла по ее стопам, и готов сделать все, чтобы это предотвратить.
- Да не валяй ты дурака! - вспыхнул Сурин. - При чем тут наследственность? Она что у тебя, пьет, шляется, наркотиками балуется? Ты ни на шаг ее от себя не отпускаешь! Какая связь между этими письмами и наследственностью? Может, ты думаешь, что она станет проституткой только оттого, что их прочтет? В конце концов, следи за почтовым ящиком сам, перехватывай письма - и она не будет больше их читать. Зачем ты меня-то этим нагружаешь? Можно подумать, если ты найдешь этого парня, то наследственность никогда не сработает. Знаешь, как в народе говорят? Кому суждено быть повешенным - тот не утонет. Что твоей Евгении на роду написано, то и будет, а письма тут совершенно никакой роли не играют.
Ему казалось, что он говорит убедительно и логично, и сейчас Рубцов улыбнется, похлопает его по плечу и скажет: "Ты прав, Вася, что-то я перемудрил с перепугу. Забудь об этом, давай лучше отбивную есть, а то остынет". Но Рубцов почему-то этого не сказал. Глаза его стали еще светлее и холоднее, словно внутри головы выключили отопление, и казалось - еще несколько секунд и все лицо его подернется инеем.
- Ты меня действительно не понимаешь или не хочешь понимать? - спросил Рубцов. - Если ты не понимаешь, то я тебе объясню попроще, подоступней. Евгении уже девятнадцать лет, я делаю все возможное, чтобы контролировать ее поведение, но я не в состоянии быть рядом с ней двадцать четыре часа в сутки. И вот выясняется, что в тот момент, когда меня не было рядом, она познакомилась с каким-то странным типом, который теперь пишет ей странные письма с более чем странными признаниями. Более того, он утверждает, что никому не позволит говорить о ней плохо. Кто это, хотел бы я знать, плохо отзывается о моей дочери? Что это за круг общения, о котором я ничего не знаю? Евгения уверяет, что не понимает, о чем идет речь, и из этого могут быть только два вывода: либо она лжет, либо у автора этих писем не все в порядке с головой. Я слишком хорошо знаю свою дочь, чтобы допустить, что она может так лгать. Я уверен, что ее поклонник - сумасшедший, потому что только сумасшедшие могут сегодня, в конце двадцатого века, писать письма практически незнакомой девушке. Он знает, где живет моя дочь, и где гарантия, что он не захочет сблизиться с ней? Где эта гарантия, я тебя, Вася, спрашиваю? И я не хочу сутки напролет проводить в тревоге, опасаясь, что Евгения может стать жертвой маньяка. Я пытался поговорить с ней, вразумить, напугать, но она и слышать ничего не хочет, она не верит в то, что этот парень - псих, она полна дурацких романтических мечтаний и идиотских представлений о большой любви. Она не станет проявлять осторожность, если снова встретит его на улице. Поэтому я хочу, чтобы ты его нашел и убрал куда-нибудь подальше, в тюрьму, например. Я ясно объясняю?
