— Что простить? — пробормотал Юрка. — Этого пидора?!
— Нет, меня за то, что я ему попалась?
— Ну… Я ж тебя вообще виноватой не считаю, — произнес Таран. — Это ж как несчастный случай. Идешь по городу, никого не трогаешь, а тебе сверху — бух! — сосулька на голову падает. Чего тут прощать? И забыть я это могу запросто. Мы его отметелили? Отметелили. На сто лет запомнит! И все — проехали. Гадом буду, если хоть раз тебя попрекну!
Таран, наверное, чуточку фальшивил. И может быть, даже не чуточку, а побольше. Потому что инстинктивно ощущал к ней неприязнь или скорее брезгливость. Такую, например, как к кружке свежего парного молока, в которую только что угодила муха. Казалось бы, ерунда: подцепил муху ложкой, выбросил — и пей на здоровье! Навряд ли от минутного пребывания мухи в молоке оно станет менее вкусным или заразится микробами. Но далеко не каждый решится такую кружку выпить…
Возможно, Даша эту фальшь почувствовала, потому что посмотрела на Тарана как-то очень строго и произнесла:
— Докажи! Докажи, что ты меня не презираешь.
— Как это? Как доказать, в смысле? — растерянно пробормотал Таран.
— Переспи со мной. Прямо сейчас!
Муха в молоке
Юрка опешил. У него уши загорелись и сердце затюкало, прямо как утром на вокзале, когда он подумал, будто перепугал день приезда и опоздал встретить Дашу.
Конечно, он мечтал о таком дне. И он готов был его ждать еще не один год, может быть, даже тысячу лет. Хотя за эти три года, что они с Дашей были знакомы, у него было, наверное, не меньше двадцати возможностей узнать, что такое женщина. Девчонки липли, как те же, блин, мухи. А он их отшивал, потому что вбил себе в голову: первой и последней у него будет Даша. Другие парни, намного слабее, дурее и некрасивей его, уже по пять-шесть девок перебрали (если не заливали, конечно), а он даже попробовать не решался, потому что не знал, как Даше в глаза посмотрит, если первой у него будет не она. Хотя ему после этого ничего зашивать или пришивать не пришлось бы…
Может, он просто дурак был?! Может, вообще правы были те, кто ему так, невзначай, по-дружески намекал: дескать, не слишком ли ты, корефан, этой Даше веришь? Ты тут, а она в Москве, тем более на артистку учится… Напрямую, конечно, никто не решался вякнуть: мол, трахается она там по-черному, а тебе мозги пудрит! Он бы за такие слова убить мог. Потому что верил ей безоговорочно. И сам на этой вере в ее чистоту держался. Мечтал о том дне, когда они вместе будут — раз и навсегда.
Днем, когда она ему свидание назначала и намекнула на что-то, он тоже мечтал, хотя и не верил в то, что ЭТО у них может быть сегодня. И даже тогда, когда она уже после всего объяснила, какие планы строила на вечер, подумал — не до того ей теперь.
И вдруг как гром среди ясного неба: «Переспи…» То есть докажи, что после этого гада ползучего твоя любовь не угасла. Короче, выпей, Юрик, молока, в котором муха искупалась.
Что ж ей ответить? Таран понимал, что много времени на раздумья она не даст. И так он небось уже минуту или две стоит разинув рот… А у Даши в глазах уже какой-то холодок появился и даже презрение. Еще чуть-чуть — и она скажет «Брезгуешь? Ну и иди отсюда! И забудь сюда дорогу!»
В общем, чтоб не дать этим страшным словам сорваться с Дашиных губ, он решил переспросить:
— Ты это серьезно?
— Серьезней некуда, — сказала Даша строго-престрого. — Так что: да или нет?
— Да! — выдохнул Таран, словно бы сиганув с какого-то невидимого обрыва.
Даша взяла его за руку и мягко повлекла за собой. Таран, конечно, не упирался, но шаги делал какие-то неуверенные, будто обе ноги у него, не то от колена, не то от бедра, были деревянные. Неужели все то, о чем он мечтал, произойдет так просто? Так, как могло бы произойти с любой из тех девок, от которых он отказывался ради того, чтоб быть верным Даше? Но на них было негде пробы ставить…
Тем не менее он дошел с Дашей до ее комнаты.
Много раз он тут бывал, и, хотя давненько не захаживал, почти все тут было так же, как прежде. Два книжных шкафа до самого потолка, маленький письменный столик у окошка — справа. Двустворчатый гардероб, туалетный столик с зеркалом и диван с тумбой для белья — слева. Над диваном — ковер, над столом полка с книгами и кашпо с висячими цветочками. Перед столом — кресло. На столе— старая, 70-х годов лампа с оранжевым полистироловым абажуром, письменный прибор и небольшая японская магнитола. На тумбе для белья — видеодвойка, тоже японская. Все как всегда вроде бы, да не совсем.
Все менял диван. Никогда еще Таран не видел его раздвинутым, застеленным бельем и превращенным в двуспальную кровать. Даша никогда не была лентяйкой и распустехой, у нее всегда был порядок и все было разложено по полочкам, нигде и ничего не валялось, как у других знакомых девок. Поэтому в прежние времена они с Дашей лишь чинно присаживались на этот уютный, мягкий диван, с зеленым покрывалом-накидушкой и вышитыми крестом подушечками с бахромой. Всего этих подушечек было три. Оказывается, одной из них, с изображением пруда с лебедями, было уже очень много лет, и когда-то, перед своей свадьбой, ее вышила аж Дашина прабабушка. Другую, с букетом цветов и опять же перед выходом замуж, вышивала Дашина бабушка со стороны мамы. Третью, с очень шикарным черно-оранжево-красным петушком, — сама мама. И Даша, помнится, говорила, что когда будет замуж выходить, то вышьет себе в приданое четвертую подушечку.
И еще одно изменилось. Окно Дашиной комнаты, на подоконнике которого стояло несколько горшочков с цветами, обычно было отделено от комнаты тонкой, полупрозрачной тюлевой занавеской. Плотные, почти непроницаемые гардины никогда не сдвигались. А сейчас они были наглухо задернуты, и, когда Даша, впустив Тарана в комнату, затворила дверь, ведущую в прихожую, в комнате воцарился почти сплошной мрак.
— Отвернись к двери… — произнесла Даша каким-то волнующим полушепотом. — Я лягу…
Таран послушно повернулся в ту сторону, где сквозь щель между дверью и полом чуть брезжила полоска света, доходившего сюда через темную прихожую из кухни. А за его спиной прошелестел, распахиваясь, Дашин халат и мягко упал на спинку кресла. Потом Юрка услышал шорох откидываемого одеяла, легкий скрип дивана и опять шорох одеяла.
— Можешь повернуться, — разрешила Даша.
Глаза Тарана уже немного привыкли к темноте, и он увидел смутные контуры Дашиной головы на подушке у стены. Она закрылась одеялом по самую шею и даже руки спрятала.
— Я сейчас отвернусь к стеночке, — прошептала Даша, — а ты разденешься совсем-совсем и ляжешь рядышком…
Она действительно повернулась лицом к стене, а Таран стянул с себя одежду. Майку, тренировочные, носки — это он все без особых волнений снял. А вот трусы… Замешкался. Как-то не укладывалось у него в голове, что он сейчас ляжет рядом с Дашей — и без трусов! И более-того, ведь сама Даша там, под одеялом, лежит совсем голая! А ведь он ее даже в купальнике никогда не видел. Он сам себе казался нескромным даже тогда, когда задерживал взгляд на ее шее, плечах, коленках или лодыжках.
— Ты что-то долго… — проворчала Даша. — Я же жду…
И Юрка решился. Осторожно откинул край одеяла и заполз под него, улегшись на спину рядом с Дашей, но не касаясь ее тела ни одним квадратным миллиметром кожи. Он только ее тепло ощутил, нежное и возбуждающее.
Даша повернулась на спину и произнесла с некоторым удивлением:
— Я думала, ты на меня сразу набросишься… В чем дело?
— Не знаю, — пробормотал Таран. — Мы ведь с тобой даже не целовались по-настоящему, а тут сразу такое…
— Ты стесняешься или брезгуешь? — В Дашином голосе появились какие-то угрожающие нотки. Юрка почуял, что еще минута, может быть, даже секунда — и все это наваждение исчезнет, Даша крикнет ему: «Убирайся! Мы больше незнакомы!» или что-то в этом роде. Да он удавится после этого! Или из окна выпрыгнет с пятого этажа…
— Стесняюсь, — ответил он, — я это… Не умею вообще. Боюсь сделать чего-нибудь не так…
Даша вообще-то подавила смех, но Таран этого просто не заметил.
— Совсем-совсем? — спросила она. — Не верится что-то… Неужели ни одной девчонки за все это время не было?
— Правда, — виновато произнес Юрка. — Я ведь тебя люблю. Зачем мне другие?
— Какой ты хороший, оказывается… — Даша произнесла это не без иронии, но Юрка этой иронии тоже не почуял. — Но ко мне-то ты мог бы поближе придвинуться, верно? А то улегся на самом краешке, еще свалишься…
Она вытянула под одеялом свою мягкую лапку, пальчики прикоснулись к Юркиному локтю и легонько погладили его руку. Доползли до большой, жесткой ладони и плавно, но настойчиво потянули ее за собой. А потом к ее левой руке присоединилась правая, и они мягко уложили Таранову ладоху к Даше на грудь и чуточку прижали к нежной, немного влажной и горячей коже. Юрка даже вздрогнул, будто от ожога…
