— Здравствуйте! — сказал Егор, когда Колчин заглянул в кабинет. — Минуту! — сказал Егор мнущимся, пыхтящим трудящимся, пошарил в ящике стола, пошел на Колчина, топорща щетинистую бороду. Свиреп, свире-еп! Сильная профессия — режиссер. — Вот! — деловито сказал Егор, передавая ключи от «мазды». — «Девятка» завтра будет готова.
— Вя… — вякнул старший трудящийся, видимо, сопоставив, какая «девятка».
— Я сказал: завтра! — подтвердил Егор, даже не моргнув по адресу старшего трудящегося. — Минут сорок у вас есть?! Я раньше не закончу… — надо понимать, сказано не про ремонт машины, а про производственный разнос.
Колчин показал: нет.
— Тогда жду звонка. Сейчас — на колесах?
Колчин показал два бегущих пальца.
— Так! — скомандовал старшему трудящемуся. — Возьми… что у вас на ходу?.. «Зилок»? Возьми «зилок» и отвези куда скажет. И чтоб через полчаса — здесь!
У «Полежаевской» Колчин отпустил бедолагу обратно, в «Квадригу». «Зилок» по центру не особенно и покатается, всё огородами-переулками будет вынужден. А Колчину надо в район Кузнецкого моста — самый центр. А за отпущенные бедолаге свирепым командованием полчаса и в один-то конец не успеть, что уж там — про обратно. И хоть хранил Колчин бровастую суровость под стать разъяренной брадастой… бороде, чтоб не нарушить игру Егора, но у «Полежаевской» — отпустил.
При иных обстоятельствах подождал бы Егора и сорок минут, не теряя времени даром, — в гараж бы заглянул, пронаблюдал бы, как ильясовскую машину выправляют, потом бы посидели вдвоем с Егором, кофейку хлебнули, побалакали:
— Как там, в Японии? Когда — к нам? С Инной. Алена та-аких креветок принесла! (Дались всем эти креветки!.. Ну да Колчин научен: у Алены начинается с креветок, потом оказывается, что еще мясо по-таковски, а салаты, салаты?! а вот этот еще?! ку-уда?! а пирог?!) Да, Юр! Ты как насчет тряхнуть стариной? Я сейчас наконец с «Квадригой» развяжусь и… вот пока почитай. Классный сценарий, старик! «Время ненавидеть». Название — мое. Идея — моя. Ох, там можно порезвиться, ох можно! Снимаем в Петропавловске. Близняшки-таэквондистки!..
— А я, Егор, которая из близняшек?
— Старик… вот за что тебя люблю… (Сценарий действительно неплох, весьма неплох, даже очень неплох, но заколдованный — года четыре Брадастый его холит-лелеет, но… наверно, с «Квадригой» никак не развяжется. На сегодня оно и к лучшему — «девятка», «Карман», еще что-нибудь приспеет.)
М-да, при иных обстоятельствах подождал бы…
От Кузнецкого моста — направо, метров двести. По Рождественке. ИВАН. Два крыла, вдавленный в глубину парадный вход, розовый туф вестибюля, по слухам, заимствованный у метрополитена в период главенствования в ИВАНе господина Примака, деревянная симпатяга — статуя-азиатка. ИВАН. Институт востоковедения Академии наук. Дозвониться до них — проще дойти!
Поднялся на этаж, прошел коридором, дверь бы не спутать. Вот эта? Да.
Три стола, перегороженные стеллажами. Традесканции. Карта Китая, почему-то исколотая флажками, будто воюем и все туже стягиваем кольцо. В простенке между окнами, под потолком — эдакое дацзыбао — пожелтевшая широкая бумажная лента с умело выписанными иероглифами…
Инна растолковывала:
— Дэ-Иоу-Линь-Тан. Кабинет, соседствующий с добродетелью.
— Ага! В смысле, если вам — добродетель, то это ни в коем случае не здесь, а в другом кабинете?
— Юр! Хм. Как раз наоборот! Такая китайская фигура речи: если уж сама добродетель и та — в соседнем кабинете, то уж ту-у-ут!
— Верю.
— Попробовал бы ты не поверить!
Он никогда не пробовал не верить. Трунили друг над другом, как без этого, но…
Он потому-то испытывал лишь досаду, когда…
ИННЫ В АЭРОПОРТУ НЕ ОКАЗАЛОСЬ
…был на пути к дому, легкую досаду, не более (инцидент с двумя «байерами» — из другой серии, из другого кино!).
Он потому-то сменил досаду на стремительно зреющую настороженность, когда Инны не оказалось и дома тоже.
Отсутствие известий — уже ПЛОХОЕ известие.
Ранее, когда он приходил в этот кабинет (сколько раз? пять-шесть… восемь…), Инна сидела за своим — средним — столом, и никогда, ни разу, никого более не было за остальными рабочими местами — непоседливая это работа, востоковедение! На сей раз не было Инны, стол — в том же то ли беспорядке, то ли строгом порядке, но ощущалось, что за ним, за столом, уже какое-то время не корпели. Второй стол, впрочем, тоже пустовал, но, что называется, хранил тепло живого дыхания, углубленного научного сопения. Из-за третьего стола вскинулся залысый предпенсионный очкарь:
— Да?..
— Инна Валентиновна? — вопросительно произнес Колчин, держа давешний футляр в качестве опознавательного знака, тем самым мотивируя вторжение. Он и вахту так же прошел, беспрепятственно, значительно кивнув и значительно же предупредив: «Я через полчаса буду его же выносить. Запомните?» Запомнят, пропустят. Воистину, в этой стране можно спереть что угодно, только заранее надо предупредить значительно: «Я тут у вас кое-что попру?» Поставь он себе такую задачу, выполнить — не вопрос. Тем более пенал-футляр пуст, шаолиньскую доску он благоразумно оставил дома, а в пустую емкость — всовывай, что под руку попадется из раритетов! Ах, да! В московском ИВАНе раритетов — кот наплакал («Китикэт», что ли, надо взять Сегуну в честь возвращения? Истосковался паразит помойный небось. Этот истоскуется, как же! Был бы пес, вчера исскулился бы за борисенковской дверью, учуяв ночное возвращение хозяина. А этот… Сёгун и есть Сёгун!).
— Инна Валентиновна в командировке, — доложился предпенсионный очкарь. — Вы хотели ей оставить? — и как-то слишком поспешно протянул руку к пеналу. Глаз наметанный, востоковедческий: японская-азиатская штучка, не вчерашних лет.
Колчин непринужденно увел пустой пенал из зоны досягаемости очкаря:
— А когда она?.. — огорчился в разумных пределах: вот ведь запинка!
— Вы знаете, у нас такая система… — словоохотливо зачастил очкарь, явно засиделся в вынужденном безмолвии. — Командировка — пожалуйста! Но — за свой счет. У института денег нет. Меня три года подряд Пекин приглашает, а я тридцать три года никуда не выезжал. А теперь меня три года подряд Пекин приглашает, институт говорит: пожалуйста, но за свой счет. Откуда у меня такой счет?! Вы знаете, сколько сейчас получает старший науч…
— Спасибо, — мягко перебил Колчин. — А куда она, не знаете? Когда вернется?
— Я только два дня как из больницы, извините. На обследовании… Нечего там обследовать, я сам знаю, что у меня! Они мне только через две недели говорят: у вас знаете что? Я и так знаю. Помочь все равно ничем не могут — того нет, сего нет, ничего нет. В Пекине, кстати, я бы и курс прошел, восточная медицина, она…
— Спасибо, — мягко перебил Колчин. — А кто может знать?
— …Она не случайно — тысячелетия! Она может не только знать, но и лечить! Но за свой счет — это, извините меня…
— Спасибо, — твердо перебил Колчин. — Значит, Инна Валентиновна… — и сделал паузу в смысле: вы подсказать не можете, и никто не может, а если кто-то может, то кто, черт побери!
Предпенсионный очкарь развел руками и возвел очи горе: увы-увы!
— Спасибо, — попрощался Колчин.
— А это вы можете ей оставить! — оказал любезность очкарь. Лысина зарделась, наверно, так его предпенсионный организм отреагировал на возможную перспективу обследовать-полюбопытствовать: чего там такое?! Предвкушение!
— Спасибо, — вежливо отказал в любезности Колчин. Ого! Того и гляди, самого лишат личного-кровного. — Спасибо… Откуда здесь можно позвонить?
Отозвался плотный баритон. Признак одной из самых высоких иерархических ступеней карьерной лестницы.
До известного порога, сколь бы ни пыжился коммерсант — красный директор — политик, на телефонные звонки отвечает гермафродитически, с придыханиями, голос ночной «Европы плюс», то есть в воображении — длинноногое, полу доступное, ломкое или пышное (в зависимости от пристрастий абонента): «Простите, кто его спрашивает?» И это — верх карьеры, потолок — для многих и многих.
И есть иной уровень, повыше, запотолочный, — когда на звонок отвечает плотный, очень и очень мужской баритон (то есть в воображении — чуток мордатое, в хорошем, но однообразном костюме, с верхней незастегивающейся пуговицей рубашки, что скрывает чуток отпущенный узел галстука, а под мышкой… определенно вздутие наблюдалось бы, если б не спецпокрой костюма): «Приемная». И выжидающе… Никаких «кто его спрашивает?», никаких придыханий — это у того, кто звонит, должно заранее перехватывать дыхание, должно заранее отыскаться и отрепетироваться представление самого себя, чтоб соединили, чтоб допустили к высокопоставленному уху.
