Сэр Ричард в своем прощальном письме к леди Тревлин не лукавил – он и впрямь был намерен совершить самоубийство, ибо не видел иного выхода. Обе женщины были ему дороги, и обеих он невольно обманул. Пистолет лежал тут же, но смерть пришла сама, сняв лишний грех с души двоеженца.
Пол замолк, чтобы перевести дыхание, однако леди Тревлин – бледная, точно мраморная статуя – жестом велела ему продолжать.
– Друг только и успел, что добраться до дома и поведать свояченице печальную историю; его силы иссякли, и он умер. Умерла и бедная женщина – удар оказался слишком тяжел для нее. Перед смертью она взяла со старого священника клятву: он добьется, чтобы ее дитя получило права и имущество, которые полагаются ему по рождению, а главное – обрело имя отца. Увы, священник был беден, а дитя не отличалось крепким здоровьем. Многие годы священник бездействовал. К тому времени, как дитя достаточно подросло, чтобы спросить о своих отце и матери и потребовать то, что ему причиталось, свидетельства законности брака были утеряны. Остались лишь кольцо, письмо и имя. Священник совсем одряхлел, у него не было ни друзей, ни денег, ни доказательств. Зато меня распирало от юношеской энергии и уверенности. Сам еще мальчишка, я решил, что миссия эта мне по плечу. Я добрался до Англии, проник в Тревлин-Холл и посредством целого ряда хитростей и уловок (среди которых, к моему стыду, числятся отмычки и ложь о сомнамбулизме) сумел собрать немало доказательств. Увы, ни одно из них не считалось бы достаточно убедительным в суде, ибо только вам, миледи, было известно, где находится прощальное письмо сэра Ричарда. Я обшарил все закоулки в вашем доме и начал уже отчаиваться, когда получил весть о смерти отца Космо и поспешил в Италию, ведь некому, кроме меня, стало заботиться о Елене. Оказалось, что старик священник сохранил все переданные ему мною бумаги и даже отыскал свидетелей, готовых подтвердить законность брака. Тем не менее, в течение четырех лет я не предпринял ни одной попытки заявить права на титул и имущество.
– Почему? – выдохнула миледи едва слышно, ибо надежда затеплилась в ее сердце.
– Меня останавливало чувство благодарности. – Голос Пола впервые дрогнул. – Я был вам чужой, а вы дали мне приют. Мысль о вашей доброте, о милостях, которые вы расточали одинокому юноше, всегда жила в моем сердце. Я помнил об этом, даже совершая неблаговидные поступки, не мог забыть этого даже вдали от вас. Но Елена не давала мне покоя; ради меня самого она требовала, чтобы я сдержал клятву, данную священником несчастной оставленной жене, и угрожала, что сама расскажет всю историю. Щедрость Тальбота не оставила мне предлогов и дальше уклоняться, и я приехал сюда с целью завершить тяжелейшее задание во всей моей жизни. Я опасался, что обращение в суд вызовет долгие прения, и хотел прежде открыться вам, но судьба благоволила ко мне – и вот найдено последнее доказательство.
– Где, где вы его нашли? – вскричала леди Тревлин и, охваченная ужасом, вскочила на ноги.
– В гробу сэра Ричарда – там, где вы его спрятали, не решившись уничтожить, но и страшась хранить в доме.
– Кто же меня выдал? – Леди Тревлин обвела комнату полубезумным взором, словно обвинителем мог оказаться призрак.
– Вас выдали ваши уста, миледи. Вчера ночью я пришел сюда ради беседы с вами. Вы спали, вам снился тревожный сон, и вы говорили о бумаге, которую хранит тот, кто ее написал, и о вашем странном сокровище – ключе, с которым вы не расстаетесь ни днем, ни ночью. Тут-то меня и осенила догадка, тем более что я вспомнил рассказы Эстер. Я взял ключ из вашей бессильной руки, нашел письмо на груди мертвого сэра Ричарда – и вот требую, чтобы вы признали свою роль в этой трагедии.
– Я ее признаю! Я сдаюсь, я отказываюсь от всего и прошу только явить милость к моей дочери.
Леди Тревлин рухнула на колени. Хотя ее поза выражала смирение, глаза женщины горели мольбой, ведь материнская любовь выжила под обломками огромного богатства и руин гордости.
– Кому же и являть к ней милость, как не мне? Господь свидетель, я не посмел бы нанести мисс Лиллиан такого удара, если бы не Елена с ее угрозами. Она вынудила меня завершить начатое. Передайте это Лиллиан и скажите, чтобы не питала ко мне ненависти.
Пока лились эти нежные слова, штора шевельнулась и вышла Лиллиан. Из рассказа она вынесла единственную мысль, и с нею-то бросилась Полу в объятия, восторженно восклицая:
– Брат! Брат! Теперь мне можно любить тебя!
Пол прижал ее к себе и целое мгновение блаженствовал. Лиллиан первой нарушила молчание. Сквозь слезы умиления заглядывая Полу в лицо и своей маленькой ладошкой поглаживая его щеку, она зашептала пылко, ибо в ней расцвела женственность:
– Теперь я могу любить тебя, не таясь, теперь твоя женитьба на Елене не разобьет моего сердца. Ах, Пол, ты по-прежнему мой, а больше мне ничего не нужно!
– Нет, Лиллиан, я тебе не брат.
– А кто? Ответь, ради всего святого! – вскричала Лиллиан, вырываясь из его объятий.
– Твой возлюбленный, душа моя!
– Кто же тогда наследник? – спросила леди Тревлин и встала на ноги, поскольку Лиллиан оглянулась на нее, ища защиты.
– Я!
Голос принадлежал Елене, а она сама стояла на пороге, и ее прекрасное лицо было холодно и надменно.
– Ты плохой рассказчик, Пол, – с горечью продолжала Елена. – Ты забыл упомянуть обо мне, ты ни словом не обмолвился о моих бедствиях, о моем одиночестве, о моем недуге, о желании восстановить честь матери и вернуть имя отца, которое столь естественно для дочери. Ибо я – старшая дочь сэра Ричарда. Я могу доказать, что это так и есть, и я требую того, что мое по праву рождения. А в помощь мне – признание, собственноручно написанное моим отцом.
Елена выдержала паузу, однако никто не сказал ей ни слова, и тогда с легкой дрожью в голосе, исполненном гордыни, она продолжила:
– Пол выполнил свою миссию, ему причитается награда. Мне нужно одно – имя моего отца. Для такой, как я, титул и состояние ничего не значат. Я жаждала их получить только для того, чтобы передать своему единственному другу, неизменно нежному и преданному – тебе, Пол.
– Я отказываюсь! – проговорил Пол почти яростно. – Я сдержал обещание – значит, теперь свободен. Ты поступила по-своему, а ведь я предлагал тебе за молчание все, что имею. Что ж, титул, земли, деньги отныне твои! Владей ими и радуйся, если сможешь. А мне награды за содеянное не нужно.
И Пол отвернулся от Елены. Не будь она слепа, выражение его лица поразило бы девушку в самое сердце. Но даже не видя Пола, Елена почувствовала его настрой, и угаданная ярость словно усилила некую тайную боль, ибо черты Елены исказились, и она, прижав руки к груди, воскликнула:
– О да, я вступлю во владение титулом, землей и прочим, ведь все остальное я утратила. Мне опротивела брезгливая жалость. Власть сладка, и я воспользуюсь ею. Ступай прочь, Пол! Будь и ты счастлив, если счастье возможно с безродной женой и если сочувствие, а то и презрение всего света не слишком болезненны для твоей гордости.
– Куда мы пойдем, Лиллиан, ведь наш дом уже не наш! Кто нас приютит? – в отчаянии спрашивала леди Тревлин, раздавленная мыслью о позоре и бедствиях, что уготованы ее обожаемой, ни в чем не повинной дочери.
– Я.
Лицо Пола осветилось изнутри, и у леди Тревлин и Лиллиан отпали все сомнения в его любви и преданности.
– Миледи, вы приютили меня, когда мне было негде приклонить голову; теперь я верну долг. Лиллиан, ты владела моими помыслами уже в те времена, когда, юный романтик, я носил на груди твой портрет и клялся завоевать тебя, если будет угодно судьбе. Раньше мое положение сковывало мой язык, теперь же, в час, когда прочие сердца могут закрыться перед тобой и твоей матушкой, мое сердце остается распахнутым для вас обеих. Позвольте мне защищать и лелеять вас и тем искупить горе, которое я вам принес.
Невозможно было противиться искренней настойчивости в голосе и нежной почтительности Пола, берущего под крыло двух обездоленных, ни в чем не повинных женщин. Обе инстинктивно прильнули к нему, чувствуя, что хотя бы один надежный друг остается с ними, что трудности его не отвратят. Тишина, которая выразительнее любых речей, воцарилась в комнате, лишь изредка слышались всхлипывания и благодарный шепот, да еще влюбленные обменивались клятвами, кои даются посредством взглядов, рук и губ. Елена была забыта.
