![]()
Александра Коллонтай. Англия, 1913. [РГАСПИ. Ф. 134. Оп. 1. Д. 31. Л. 28]
В 1913 году Ленин наблюдал за деятельностью феминисток издалека. В то время он укрывался в Кракове с Крупской. Он был вынужден признать, что женщины испытывают потребность в создании печатного органа для выражения их позиции. Редакцию газеты «Правда» наводнили письма женщин, настаивавших на неотложном обсуждении их проблем. И Крупская поддерживала это требование. Осенью 1913 года большевики приняли решение об учреждении журнала «Работница», посвященного проблемам женщин. Если имя Инессы Арманд фигурировало среди основателей журнала, то Коллонтай, все еще числившейся меньшевичкой, там не нашлось места. В свою очередь, меньшевики приступили к изданию собственного журнала «Голос работницы», запрещенного после выпуска двух номеров. Коллонтай не успела опубликоваться в этом журнале, тогда как «Работнице» удалось продержаться семь недель.
Коллонтай и Арманд также соперничали во время подготовки женского конгресса Интернационала, намеченного на лето 1914 года. Александра должна была там присутствовать, но Ленин заранее дал Инессе следующие инструкции: «Что касается отправки Коллонтай, то пусть она едет, но не от имени России. И Вы выступите раньше нее». Из-за грянувшей войны конгресс так и не состоялся, и столкновения между двумя женщинами удалось избежать. Все это свидетельствует о том, что в начале 1914 года Ленин по-прежнему видел в Коллонтай меньшевичку и настойчиво использовал Арманд против нее.
Затем настало лето. Миша приехал к матери, чтобы провести с ней летние каникулы. Они жили в Тироле, прежде чем вернуться в Берлин. Александру ждала новая жизнь, по крайней мере так думала она сама. Она и представить себе не могла, что ее ожидает на самом деле — война и конец света.
Глава четвертая. Вместе с Лениным: против войны
В начале 1910-х годов все умы будоражила угроза войны. На конгрессе Интернационала в Базеле в 1912 году Александра Коллонтай, присоединившись к голосу Жана Жореса, энергично выступила против перспективы войны. Однако день ото дня угроза становилась все явственнее. Летом 1914 года Александра переживала счастливый период своей жизни. Миша приехал навестить мать, и вместе они уехали в баварский Кольгруб. Именно здесь она из газеты узнала об убийстве эрцгерцога Франца-Фердинанда. Мог ли этот новый кризис, последовавший за другими потрясениями (в Марокко, на Балканах), быть урегулирован в результате переговоров? Александра хотела в это верить, но ее дневниковая запись от 26 июля выдает ее тревогу: «Всякий хочет уверить другого в том, что война невозможна. Но в глубине сердца каждый напуган и замер в ожидании».
Грянула страшная новость: Австро-Венгрия объявила войну Сербии. Коллонтай решила вернуться в Берлин. Прибыв туда 22 июля, она узнала, что Германия, в свою очередь, объявила войну России. Город стоял вверх дном, повсюду велись военные приготовления, мелькали солдаты в военной форме, бежавшие в направлении вокзалов, суетились мирные жители, закупавшие все необходимое и завешивавшие окна в попытке укрыться. Тревожил Александру и Миша, который с виду казался достаточно взрослым, чтобы носить оружие. Теперь он был молодым русским мужчиной, а значит, врагом Германии. Как же его защитить? Через два дня после прибытия в германскую столицу Коллонтай вместе с сыном вызвали в полицию, которая во время их отсутствия обыскала их квартиру. Однако, обнаружив в ходе обыска мандат Александры на участие в предстоявшем конгрессе Интернационала в качестве делегата русских работниц, полиция отпустила Коллонтай, выразив ей свое почтение. Конечно, она русская, но революционерка, о чем свидетельствовал ее мандат, а значит, враждебно относится к войне и своему правительству, что для Германии являлось удачной находкой. Оставалось устроить судьбу Миши — его освободили 4 августа.
Благожелательное отношение полиции не решило всех проблем. Александра столкнулась с подъемом национализма, даже в среде германских социал-демократов, которые без колебаний голосовали за военные расходы. Роза Люксембург, Карл Либкнехт, Клара Цеткин, Франц Меринг отчаянно пытались мобилизовать сторонников мира и призывали немцев участвовать в антивоенных демонстрациях. Напрасно! Голоса известных социалистических деятелей, способных постоять за мир, с каждым днем становились все малочисленнее. Жан Жорес был убит, Эмиль Вандервельде и Жюль Гед перешли в лагерь сторонников войны, и только большевики по-прежнему отказывались голосовать за военные расходы.
25 июля Ленин писал Инессе Арманд: «Мой милый, милейший друг! Возлагаю все мои упования на революцию, начавшуюся в России».
Смысл этого послания не оставляет места для сомнений и вкратце резюмирует позицию Ленина. Шла война, и поражение русских открыло бы путь для революции. Ленин направил Льву Каменеву, который вернулся в Россию, чтобы руководить «Правдой», четкие инструкции для газеты и большевиков, заседавших в Думе. Им надлежало выступать против войны, во всеуслышание желать России поражения, ибо поражение это должно было обернуться гражданской войной и победой рабочего класса. Эти инструкции не убедили русских социалистов, и они разделились. Меньшевики сочли позицию Ленина неприемлемой, они выступали в поддержку военных действий. Лишь меньшинство социалистов последовало за Юлием Мартовым и Павлом Аксельродом, которые предпочли идеи интернационализма. Ленину же пришлось подстраиваться под обстоятельства. Австро-венгерские власти потребовали, чтобы он покинул Краков. Он нашел пристанище в швейцарском Берне, а затем в Цюрихе.
Русские, находившиеся в изгнании в Берлине, даже если они симпатизировали Ленину, перестали быть желанными гостями. К ним относились в первую очередь как к российским подданным, а значит — врагам. С начала сентября им стали предлагать покинуть Германию. Тогда Александра и Миша отбыли в Данию, откуда Миша мог вернуться в Россию и продолжить учебу, поскольку еще не достиг призывного возраста. Что касается Александры, то, если бы она осталась в Копенгагене даже ненадолго, то все равно пришла бы в уныние от крайних мер предосторожности, на которые пошли датчане. Полиция строго следила за происходящим, любая «подрывная» литература была запрещена, а сами датчане, скорее, выступали в защиту своего отечества.
Поэтому Александра решила вернуться в Швецию, где разыскала Шляпникова и шведских социал-демократов — по-прежнему твердых противников войны. Но с некоторыми нюансами. Для руководства шведских социалистов существенным моментом являлся нейтралитет их страны, и они старались убедить в этом своих коллег из других стран. Александра Коллонтай, напротив, отстаивала идею всеобщего мира. Из-за этого она оказывалась в затруднительном положении как по отношению к умеренной позиции шведов, так и по отношению к радикализму Ленина. Она ожидала, что тот примкнет к противникам войны, к пацифистам, тогда как в действительности Ленин боролся не за мир, а за создание условий, в которых у пролетариев появится возможность обратить оружие против собственных правителей. Ленин досадовал из-за пацифизма Коллонтай и делился своими сетованиями со Шляпниковым, через которого держал с ней связь.
Хотя Коллонтай была не согласна с Лениным, который намеревался сделать гражданскую войну своей первостепенной задачей, еще сильнее она отдалилась от бывших друзей меньшевиков, ставивших во главу угла защиту отечества. Понятно, почему Ленин, узнав о разладе Коллонтай с меньшевиками, стал проявлять к ней определенный интерес, о котором поведал Шляпникову.
Коллонтай понимала затруднительность своего промежуточного положения между большевиками и меньшевиками. Тем не менее бездействие ей претило, и она стала еще чаще выступать везде, куда ее звали. Она занималась этим на страницах печатного органа левых социал-демократов и на многочисленных собраниях. Ее номер в отеле часто превращался в зал заседаний — столько туда стекалось шведов и русских, без конца обсуждавших способы выхода из войны. Это оживление, не укрывшееся от глаз бдительной полиции, не устраивало шведское правительство, которое, намереваясь покончить с ним, решило арестовать «пассионарию», столь популярную у стокгольмских социал-демократов. Пригрозив ей тюрьмой, полиция заявила, что собирается выслать ее в Финляндию. «Почему бы сразу не выдать меня царской полиции?» — осведомилась она у шведских властей, которые все же посадили ее на пароход, идущий в Данию.
