– Со вчерашнего дня в Шенгене новые нормы.
– Как это? На что?
– На сигареты, на табак и спиртное.
– Забирайте лишнее, – пригорюнившись. – Хотя бы надо предупреждать… за месяц.
Простили мальчиков. Лишнего не забрали. – Тут можно курить? – осмелел Бим.
Курнула вся толпа. Пограничники тоже. Временно постояли в кружку. Не будучи друзьями, изучали устройство асфальта.
– Ремонт нужен, – сказал Бим.
– У себя ремонтируйте.
– Мы архитекторы.
– Нам без разницы.
Накурились.
Следующий этап: «Дыхните».
– Куда?
– Сюда. Теперь Вы, Вы и Вы.
– Пили?
– Естественно. Мы же не в самолёте. Пили понемножку. Кроме водителя.
Ксан Иваныч с вечера выпил изрядно, но всю ночь в карауле рта дежурила жвачка. И зажевал Саша чем—то эффективным с утра. Дополнительно прыснул одеколону в лацканы.
Пограничникам вспомнилось бревно.
– Время, что ли, тянут? – подумалось Кирьяну Егоровичу, – зачем, интересно? На измор хотят взять? Не выйдет. У нас билетов нету.
Начинается: «Так, и зачем вам теперь бревно без топора?»
– Забирайте бревно, – резво сказал Саша. Ему даже так лучше.
Бим: «Это моё бревно. Частная собственность. Не отдам».
– Так, ещё раз подробнее: «Зачем вам бревно?»
– Везу в Париж.
– Зачем в Париже бревно?
– Я ещё валенки хотел взять.
– Сувенирные? На продажу, для подарка? А где валенки? Можно полюбопытствовать?
– Дома в спешке забыл.
ИЗДЕВАЮТСЯ! – подумали враз пограничники.
– Уточните ещё: «Зачем бревно в Париже?»
– У Эйфеля на нём посидеть в валенках.
– Шутите?
– Истинная правда. Сфотаться хотел.
– Вы шутник!
– Я русский архитектор.
– Видим, что русский шутник. Что в бревне, шутник?
– В бревне древесина и сердцевина. Распилите, если хотите.
– Назад захотели?
– Нет, я вперёд хочу. В Париж еду.
– Езжайте без бревна.
– Без бревна не могу. У меня цель, – и поправился, – две цели.
СДАЛИСЬ: «Отдайте им бревно».
Бим аккуратно вставил бревно в багажник. – Вещи можно назад складировать?
– Да.
– Спасибо. Вы нас выручили.
– Отдайте им топор в виде исключения.
– Спасибо.
Действительно, кому нужно бревно без топора.
– Мы вас на обратном пути проверим.
– Очень приятно! Мы с вами тоже готовы встретиться.
(Обратный путь в Россию планировался через Хельсинки. Билеты на паром оплачены заранее. Идите в жопу.)
– Билеты на обратную дорогу?
– Мы на машине.
– В отелях бронь есть?
– По месту решим. Мы свободные путешественники.
– Мотели, кемпинги, хостелы?
– Разумеется.
– Дорожная карта Европы?
– Бумажная и в Гугле.
– Компьютер везёте?
– Ноутбук.
– Декларировали?
– Зачем?
– Хорошо. Справка о…
– Есть.
– Гринкарта?
– Есть.
– Джипиэс?
– В машине.
– Возвращаемся через…?
– …Белоруссию.
Это слаженным хором. О Финляндии договорились молчать как пярнусские рыбаки в российских водах.
– Приятного пути.
– Честь имеем.
Ксан Иваныч зелёный от макушки.
***
В пятой, предпоследней редакции повествовании, Трёхголового чуда, кажется, больше и не появилось, расстроив всех сексуально настроенных читательниц.
В шестой редакции чудо в уменьшенном количестве появилось снова. Оно тайно и независимо познакомилось с Порфирием Сергеевичем и извинилось перед Малёхой за долгое отсутствие, обещав приносить обоим редко да метко неоценимые услуги.
– Только из багажника не вышвыривайте. У меня… у нас… тонкие субстанции.
Ввиду собственной непьючести и сладости языка, втихаря, а иногда и явно, ничуть не претендуя на групповуху, чудо в зелёном пальто оттрахало каждую попутчицу и всяко мало—мальски симпатичную и случайную знакомую наших горегероев—ссыкунов и неудачливых путешественников по всем Европам, выспрашивающих на каждом рынке вместо адресов дешёвых блядских мест про какие—то никому ненужные и подозрительные для каждого нормального гражданина ржавые гвозди.
Разве что в Парижике, – но это уже не в тексте, а в жизни, в середине мая 20ХХ года, – как сообщила известная французская газета «Nuove Senowaal Comedie», – у прианкеренной к каменному берегу баржи под романтическим названием «01—46—34—53—ХХ» что напротив острова Сите, вроде бы плеснул кто—то хвостом в воде, вынырнул ненадолго и, зависнув на компенсаторных канатах, высказал что—то матерное и ревнивое в адрес двух пьяных в полсиськи, обросших сизыми бородами русских автобродяжек, а теперь клиентов надводной палубы плавучего кабака.
Матерные высказывания были вразнобой – типа подстрочного перевода – произнесены на трёх языках, один из которых, если изъять маты, был бы чистым литературным русским, если бы не мешал лёгкий малорусский оттенок.
Другой был почитай девственным, но слегка американизированным английским сленгом, в котором самым употребительным было междометие «Е!».
Третий язык был кучеряв и бестолков, и слишком длинен, чтобы из речи можно было извлечь какой—либо смысл.
На то, что это был именно тот самый, описанный ранее, двух— или трёхголовый, двуязычный и при этом однохвостый гражданин, преследующий русских путешественников от самой границы Западной Сибири, начинающийся сразу за знаменитыми Тугайскими топями, а не какой—то другой – офранцузившийся нильский крокодил, – автор романа—солянки толком не отреагировал и никому из присутствовавших очевидцев ничего не растолковал.
У Бима глаза и уши заполнены алкоголем. Он отнёс дивные видения на счёт пивных галлюцинаций.
Наличествующая в тот момент на барже милая, если не признать честно – обалденная, настоящая красотка – официантка Жаннетт с причёской каре и со смешной фамилией, доставшейся ей от первого мужа—студента, – он иранец (потому тут могут приключиться огрехи перевода), – мадемуазель Неибисзади, насильно познакомилась с приставучим, если не сказать хлеще – с липким и сладким как старинная лента для мух из города Ёкска, Порфирием Сергеевичем Бимом—Нетотовым. Не обошла стороной и скромного внешне, но похотливого и магнетического внутренне, г—на архитектора 1/2Туземского Кирьяна Егоровича.
Жаннет по фамилии Неибисзади по причине культурного кризиса не так давно была уволена из театра—кабаре «Роби—Боби» и, не имея оттого достаточных средств на достойное существование, соответственно не имела под рукой необходимого качественного фотооборудования, чтобы запечатлеть данный кратковременный, но весьма живой феномен.
Девушка, шокированная увиденным, на следующий же день обратилась с соответствующим запросом в Парижский филиал Ордена Спасения Национальной Французской Лягушки. Там, на полном основании по их мнению, и обидно для самой соискательницы, мадемуазель подняли на смех.
– Ослы! – максимально вежливо журила отвечающего за связи с общественностью клерка бывшая актриса, трахающаяся редко, да метко. Да ещё не со всяким. Да ещё, чтобы с ласковыми выражениями и творческой выдумкой.
– Это даже не НЛО: обычная мутация пресмыкающегося. Двухголовых ящериц, что ли, не видели, правда, Бантик? – продолжила тему Жаннет, придя на баржу на следующий день ровно в положенное время.
Наспех чмокнув молодого человека, она принялась сервировать столы. На берегу формировалась и роптал кучка ранних клиентов, не успевших позавтракать в гостинице.
На баржу не пускали. Бантик показывал клиентам часики и расположение стрелок в них, потом тыкал на собор, расположившийся левее того участка горизонта, откуда обычно вздымалось нежаркое утреннее солнце. И старательно улыбался.
***
Банти всегда старался быть рядом с подружкой, хотя, чаще всего, просто ассистировал Жаннетт в её вечно парадоксальных похождениях и приключениях, возникающих чаще всего на пустом месте.
– Таковы, наверняка, все актриски мира, – думал он. – Но моя—то, или не совсем моя Жаннетт – особенная птичка. Все её беды идут от красоты, от тщательно завуалированной беспорочности и, прости меня ваш христианский господи, от не вполне благозвучной в русском переводе фамилии.
Черный Банти, а уменьшительно – Бантик, – второй официант в смене и одновременно бармен, надёжный, как четырежды напромиленный штурман несущегося по ночным кочкам авто, всегда соглашается с Жаннетт.
Добродушная и необдуманная толком гармония проистекает из выработанного годами принципа. Симпатичный и порядочный Бантик слаживается с Жаннетт только потому, что давно уже подбивает выравнивающие клинья под шаткий домик их эпизодических сношений.
Бантик на три года младше красавицы Жаннетт – настоящей эталонной француженки со славянскими корнями зубов, знающей пару сотен стандартных русских слов и таких же общих, ненапудренных особенной гениальностью предложений.
