Я подошла к дому, смотревшему на меня глазницами темных окон. Внутри шелестели птицы. Это было невероятно романтично — просто «Ребекка» и «Джейн Эйр» под одной обложкой. Я заглянула в окно, ожидая, как обычно, увидеть внутри засохшие плети плюща и ветки, птичий помет и гнилые доски.
Внутри кто-то был.
Я отшатнулась — неужели ты? Вернулся, чтобы отыскать меня? Нет, конечно же! Это была Нора. Она стояла посреди комнаты, глядя в небо.
— Нора! — окликнула я, пытаясь скрыть испуг в голосе. — Ты меня напугала.
Я услышала хруст сухих веток под ее ногами. Интересно, как она вошла? Дверь владельцы держали закрытой, впрочем, я и не пыталась ее отворить. Хотя Нора могла и в окно залезть.
Она посмотрела на меня сквозь дыру в стене. Она изменилась — стала не такой теплой, как в тот день, когда мы секретничали за чаем в ее доме. Потом она запрокинула голову и уставилась в небо, белое и плоское, словно крышка кастрюли.
Ты помнишь «Бурю»?
Ну… немного. В школе проходили.
Она произнесла что-то похожее на цитату.
— Тот отрывок про расщелину сосны… Мне он всегда казался жутким. А тебе? Оказаться заточенным навеки и видеть лишь клочок неба над собой.
Я промолчала. Руки замерзли, а теперь еще и затряслись, и я сунула их в карманы. Потом Нора сказала:
— Сьюзи, когда ты спрашивала меня о… муже… Я кое-что хотела тебе рассказать. Когда мы с ним познакомились, он был… с другой женщиной. Мне стыдно в этом признаться.
Зачем она говорит это мне? Ей что-то известно?
— Да? — выдавила я.
— Понимаю, что это была ошибка. Да, мы познакомились при далеко не идеальных обстоятельствах, но те отношения уже были мертвы, а мы с ним… мы были так счастливы, пока я его не потеряла.
Она вдруг разрыдалась, ее лицо превратилось в уродливую маску.
— Прости…
— Ты не винишь меня?
— Нет, конечно, нет, — ответила я.
«Я сама такая, Нора. Я сама такая». Я едва не выложила ей все разом — желание говорить оказалось таким сильным, что мне пришлось сдерживать рвущиеся наружу слова. Но я столько времени держала это в себе, что понимала — малейшая слабость может привести к катастрофе. И все же, тогда я могла раскрыться, потому что нет более тяжкого напоминания об одиночестве, чем тайна, которой не с кем поделиться. Нов этот момент поняла, что пропал Поппет.
Элли
У нее много лет отлично получалось не оглядываться на прошлое, но визит к врачу выбил ее из колеи. Всевозможные воспоминания стали возвращаться, яркими вспышками проникая сквозь стену, которой она огораживала себя все эти годы.
«Элли! Мне страшно!»
Нет, она не станет думать о Себби. И о маме, и о папе. И все равно она поняла, что идет в одну из пустующих комнат — в комнату, которой давно пора было наполниться игрушками, пастельными карандашами, музыкальными шкатулками, плюшем. Она достала с верхней полки платяного шкафа коробку. Это была старая коробка из-под туфель Джимми Чу, которые она когда-то надевала на сцену, вечно опасаясь, как бы не упасть на обратном пути. Муж никогда не стал бы сюда заглядывать — его не интересовали, как он говорил, «девчачьи» вещи. Внутри лежали фотографии. Их осталось немного, и при побеге Элли стащила их, потому что теперь у нее больше ничего не было. Единственное доказательство, что эти люди когда-то существовали.
Фотографии были сделаны в семидесятые годы, они давно поблекли. Вот ее мать — молодая женщина. Такая стройная, что, казалось, может исчезнуть, если повернется боком. На ней стильные брюки клеш и шелковая блузка. В руке — неизменная сигарета. Один из тех дней, когда она была в хорошем настроении, со смехом и улыбкой порхая по дому, точно бабочка. Тогда она зазывала в дом всех, и в гостиной на первом этаже становилось тесно. Там можно было встретить коллег Эллиного отца, деревенских жителей, да и вообще любого, кто ей встречался. Да, не то бывало в плохие дни, когда мама кричала, швырялась вещами. Или обстригла спящей Элли волосы, потому что ей не понравилась прическа, или захлопнула крышку пианино прямо на руки Элли, потому что музыка показалась ей слишком громкой. Элли нравилась фотография мамы с сигаретой, потому что она могла служить доказательством, если кто-нибудь начнет задавать вопросы. «Вот видишь? Она постоянно курила. Едва ли случившееся можно считать совсем неожиданным». Ее отец — его лицо она помнила очень смутно, так редко он бывал дома. И Себ-би — темные глаза под прямой челкой, глядевшие прямо на нее. Больше всего ей не хватало Себби. Легко было представить собственного малыша, похожего на брата как две капли воды и называющего Элли мамой. Себби уже исполнилось бы тридцать четыре. Наверное, он и сам уже мог бы стать отцом. Потом более поздняя фотография — она сама на конкурсе пианистов, холодная и чопорная, с распущенными по спине длинными темными волосами. Кажется, это 1992-й. Один из последних ее конкурсов.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Элли вздрогнула от резкого звука. Он уже вернулся? Нет, это шумные соседи под громкую музыку выводили из гаража одну из многочисленных машин. Она раздраженно поджала губы, аккуратно убрала коробку и осторожно спустилась по лестнице с виноватым выражением на липе.
Элли надеялась, что в этот вечер муж приедет вовремя — ей нужно было видеть его рядом, чувствовать, что он надежен, жив и все еще принадлежит ей. Но пробило семь, потом восемь, а потом и девять, а она все еще оставалась в одиночестве.
Сьюзи
— Расскажи еще раз, как это произошло. — Ник с мрачным видом расхаживал передо мной по комнате.
Интересно, который час? Наверное, где-то десять. Целый день в панике. Я лежала на диване с подушкой под щиколоткой.
— Он просто испарился. Я спустила его с поводка, как обычно, а он… исчез. Не знаю…
Глаза жгло от слез — опять я провинилась. Теперь еще и потеряла его собаку. Бедняга Поппет — он так любил нас, просто обожал, а я его потеряла.
— А потом я поскользнулась и подвернула ногу. Не знаю, что бы я делала дальше, если бы Нора не оказалась рядом. У меня даже телефона не было — он снова сдох.
Ник несколько часов искал Поппета, окликая его по имени, и вернулся домой замерзший и злой. Очень злой на меня.
— Наверное, он просто убежал, — хныкала я. — Он найдет дорогу.
По скривившемуся лицу Ника я поняла, что он и в самом деле беспокоится за эту глупую тварь. Пожалуй, даже больше, чем за меня. Он даже не спросил, как моя нога, поинтересовался лишь, в порядке ли ребенок. Мне тоже неожиданно стало грустно. В доме было так тихо без Поппета — вечно лающего, громко дышащего и радостно бросающегося мне навстречу, даже если я отлучалась всего на пару минут в туалет. Наверняка просто потерялся. Он вернется.
— Я точно знаю, это поможет, — я кивнула на лежавшую на столе стопку объявлений о пропаже собаки, которые Ник уже успел распечатать. На них красовалось сделанное на телефон зернистое фото собаки с красным и от вспышки глазами и высунутым языком. Глупый пес!
Ник набросился на меня:
— Ты же знаешь, существуют целые банды. Они крадут собак, чтобы перепродать.
Он даже в полицию позвонил. Судя по тому, с каким видом Ник положил трубку, на том конце провода не проявили того энтузиазма, на который он надеялся.
Мне казалось, что вряд ли кому-то придет в голову позариться на Поппета.
Все будет хорошо. Его кто-нибудь найдет.
Или его сбила машина, и он, растерянный и перепуганный, умирает на холодной дороге. Об этом не хотелось даже и думать.
— Боже, уже поздно. Пора спать, — Ник провел ладонями по лицу.
Его дебильный нейлоновый рюкзак стоял наготове возле двери. Бутылка с водой, обед, многоразовый стаканчик с крышкой — просто образцовый гражданин.
— Будет хорошо, если ты поищешь Поппета завтра сама. Только надень нормальную обувь. Тебе надо быть осторожнее. Сама понимаешь — теперь речь не только о тебе.
Я пожала плечами, не зная, что и ответить. Слишком уж растяжимым стало понятие «нормально».
