– Спокойно, Лилит, спокойно…- строго шептал Орбел.
Лилит стремглав бросилась к детям – те, оборвав игру, удивленно уставились на нее. Она замерла на мгновение, глядя на них с щенячьим задором, и вдруг начала кругами носиться по двору. Те продолжали во все глаза смотреть на нее – взрослая девушка ведет себя, как малый ребенок, а то и как взбесившаяся молодая телка! Но, войдя в азарт, бросились бегать с ней наперегонки, оглашая двор визгом и гигиканьем. И громче всех кричала Лилит, гортанно и нечленораздельно, что особенно веселило детей.
– А Лилит у нас прекрасно отличает добро от зла, надежность от опасности,- шепнул Орбелу отец.- Впервые вижу ее такой.
– Я тоже. Она общается на одной безошибочной интуиции. Правда, это как раз и отличает животное от человека.
– Зря ты, Тигран, внучку мою слабоумной обозвал,- подошел к ним дед Мовсес, и Орбел не узнал его: суровые морщинки разгладились, обнажив незагоревшие бледные полоски, глаза лучились, будто ясное небо, пронизанное солнцем, а на старческих губах его играла добрая, умильная улыбка.- Смотри, как приняли ее дети. А уж они-то сразу чуют, кто есть кто.
Один из детей в пылу игры, нагнав Лилит, вскочил ей на спину. Отец и сын окаменели от ужаса. Лилит же, чтобы скинуть непрошеного седока, повалилась на землю. Дети последовали ее примеру. Теперь по двору катился большой живой клубок.
– Фу ты! Ну и дела,- пробормотал Орбел, расслабляясь. – Вот, оказывается, чего ей не хватало – детей.
– Будет вам! – одернула расшалившуюся ватагу невестка.- Совсем замучили девочку. Она ведь с дороги. Устала.
Тяжело дыша, разгоряченная возней, вернулась Лилит.
– Лилит умница,- сказала, заглядывая Орбелу в глаза. И, схватив со стола самый большой кусок баранины, вонзила в него свои острые зубки.
Привыкший быть ее единственным кумиром, единственной опорой, он подавил в себе нелепую ревность и, погладив ее по слипшимся от пота, пыльным волосам, ворчливо подтвердил:
– Умница, Лилит, хорошая.
На ночь все остались в доме у деда Мовсеса и всем нашлось место, и всем было радостно оттого, что они могут быть вместе.
Проснувшись на рассвете, Орбел не нашел Лилит в ее постели и, обеспокоенный, выбежал во двор. Там ее тоже не оказалось.
– Лилит…- тихо позвал он. Потом громче, доходя до крика:- Лилит!… Ли-ли-ит…
Лишь собаки лениво брехали в соседних дворах, да перекликались горластые петухи.
Он вернулся в дом, обошел все комнаты. Спустился в погреб, вылез на плоскую крышу. Ее нигде не было.
– Папа! Вставай,- растолкал он отца.- Лилит пропала.
– Куда ей деться,- сонно пробормотал тот.
– Как куда? Как куда?! – возмущался, задыхаясь от волнения, Орбел.- Горы кругом. Скалы. Уйдет – заблудится. Не будет даже знать, как вернуться…
– Я, может, впервые в жизни так от души поспал,- ворчал Тигран Мовсесович, нехотя одеваясь,- а ты помешал.
– Папа, как ты можешь! Она ж пропала.
– Во дворе смотрел?
– Везде был. Только за ворота еще не выходил. Что, если на нее собаки напали? Они ж разорвут ее.
Они вышли во двор. Солнце распластало свои лучи над тонущими в утренней дымке горными вершинами, нежно коснулось незрелых плодов на прогнувшихся под их тяжестью ветках. С гор тянуло свежестью и холодком. Прищурясь, Карагези огляделся по сторонам, зевнул.
Позади дома тянулся ряд стареньких пристроек. Дверь одной из них была приоткрыта и поскрипывала на ветру.
– А ну-ка идем.
Они вошли в хлев и остановились на пороге, не веря своим глазам: большая пятнистая корова, пригнув голову, косила глаз на Лилит, залезшую ей под брюхо и упоенно сосавшую молоко.
Рядом сидела Ануш, удерживая лобастого теленка. Увидев вошедших, она сделала им знак не мешать. А Лилит, насыщаясь от одного сосца, тянула руками остальные, отчего молоко тонкими острыми струйками заливало ей лицо, колени, одежду.
– Ну хватит, хватит,- Ануш выпустила теленка, и тот, сбив с ног Лилит, занял свое законное место.- Никогда не видела ничего подобного,- рассмеялась Ануш.- С ней не соскучишься.
К полудню Лилит уже подружилась с хозяйским псом, разогнала дедовских баранов, таскала на руках ягнят, барахталась с ними в пыли и даже пыталась зубами щипать траву, подражая им… Лишь изредка подбегала к Орбелу, заглядывала ему в глаза, будто выспрашивая одобрения, и снова уносилась. Дед Мовсес смеялся до слез, утирая кулаком прозрачные, как горный ручей, глаза. Тряс седой головой, хлопая себя по бедрам: “Ну уморила!” А к вечеру Арташес – сын Ануш, вывел свою “Ниву” за ворота и начал тщательно отмывать ее.
– Часа за три к самолету поспеем,- сказал он дядюшке.
– Как?! – обиделся Орбел.- Ты уже уезжаешь?… Даже не предупредив меня?
– Я ведь говорил, что только отвезу вас и повидаюсь с отцом, с близкими. Не можем же мы оба забросить работу.- И, отведя сына в сторону от столпившейся на проводы родни, сказал:- Ты можешь вернуться, когда пожелаешь. Одна просьба к тебе: пусть это будет не раньше обещанного срока. Что касается Лилит, последнее слово за тобой. Но, если тебя интересует мое мнение: оставь ее здесь. Навсегда. Для нее… да и для нас всех это единственный выход из безвыходной ситуации. Ей нигде и ни с кем,- он особо выделил последние слова,- не будет так легко, так привольно и надежно, как здесь. Ее реакция на сельскую жизнь превзошла все мои ожидания. У тебя есть время осмотреться, все хорошенько взвесить. Я очень рассчитываю на твое благоразумие, сынок.- И, взяв обеими руками голову Орбела, он поцеловал его в лоб.- И последнее: к твоему приезду я постараюсь сделать все, чтобы твоя совесть по отношению к Руфосу была чиста.
Карагези уже обнимал отца, с тяжкой грустью вглядываясь в чистую голубизну его глаз, а Орбел все пытался понять, что означали его последние слова.
– Погоди, Тигран,- остановил сына дед Мовсес,- что я хочу тебя спросить…- и, проницательно взглянув на него, понизил голос:- Если Лилит останется с нами, не будет ли у тебя из-за нее неприятностей?
– Что ты имеешь в виду? – опешил Тигран Мовсесович.
– Эх, сынок… Ты нас совсем за темных людей считаешь. Нехорошо.- Дед осуждающе покачал головой.- Газеты-то я аккуратно читаю.
Тигран Мовсесович изменился в лице.
– Прости, отец, я…
– Не оправдывайся. Ты все правильно решил. Она будет мне любимой внучкой. Спокойно поезжай домой, сынок. И да хранит тебя бог.
– Бог, говоришь? Если он есть, он наверняка меня проклял…
С отъездом отца Орбел стал задумчивее, молчаливей. Веселая трескотня детей, суета родственников начинали раздражать его. Он наблюдал за Лилит, радуясь, что навсегда ушел в прошлое кошмар ее одичания. Сознание того, что он нужен ей, что она нуждается в нем одном, давало бы ему стимул для душевной щедрости и самоотречения. Но вот ведь, оказывается, маленькие, чужие дети за один только день сумели отнять у него ее привязанность, ее преданность. Не прилагая ни малейших усилий, они помогли ей обрести себя и контакт с окружающим, казавшийся неосуществимым в ее положении. Меньше всего ожидал Орбел, что ее не только примут, но и полюбят здесь. Отец прав: простор и свобода среди простых, бесхитростных людей, способных понять ее, ей гораздо нужней и дороже его любви. Да и можно ли назвать любовью то глубокое сострадание, ту хозяйскую привязанность, которые он испытывал к ней? Сейчас, наблюдая за ее забавными, но, по сути, чисто звериными повадками, он особенно отчетливо понял всю нелепость своего жертвоприношения. Ведь он – человек, и ему всегда будет не -хватать именно человеческого общения. Непонятно только, как отец мог пожелать оставить ее здесь навсегда. Да и разве имеет он на это право? Ведь Лилит – уникальнейшее творение человеческого гения, владеть которым мечтала бы любая страна.
Отец вообще последнее время ведет себя довольно странно, он подметил это еще в Штатах. Всегда четкий, сдержанный, замкнутый, ушедший целиком в науку, он будто вдруг растерялся, утратил уверенность в себе. С ним что-то происходит, хоть и не признается в этом никому. Может быть, он нуждается в помощи, поддержке, совете? Конечно, Орбел не бог весть какой советчик, но зато он ближе всех к нему. А он забрался в глушь, в горы, на край света и бездельничает, бросив отца одного. Почему отец оставил его здесь с Лилит? Только ли тревога за ее судьбу руководила им? А может, он хотел, чтобы сына не было рядом?… Эти мысли, однажды появившиеся, настолько овладели Орбелом, что уже не давали покоя.
Взрослые, привыкнув к Лилит, стали обращать на нее внимания не больше, чем на всех остальных. Она же быстро забывала “хорошие манеры”, которым ее с трудом обучали, и теперь, схватив со стола кусок курятины или другой какой пищи пожирнее, усаживалась прямо на земле и жадно расправлялась с ней. Дети подражали ей и, весело смеясь, устраивались рядышком. Взрослые и сердились, и смеялись одновременно, потому что сама Лилит проделывала все это с шаловливой непосредственностью, не имевшей ничего общего с традиционным слабоумием. Да и их, казалось, меньше всего интересовали медицинские обозначения ее “недугов”, к тому же больше походивших на достоинства. Они приняли ее такой, какая она есть, и, что самое главное, полюбили, не тяготясь ею, предоставили полную свободу во всем. И Лилит из ущербного создания, которое ученые не знали даже как классифицировать, превратилась в полнокровное дитя природы, наслаждавшееся жизнью и дарящее радость другим…
