И сегодня я бежала от этого преследователя, борясь с ним изо всех сил, в конце концов, я ведь обещала не прыгать с балкона.
Но находиться дома, в этом жутко узком пространстве, не могла. Шаталась по улицам, уйдя подальше от нашего района, в общем-то, шла в никуда, не следя за дорогой. Курила одну за одной, смотрела по сторонам невидящим взглядом. Бывает такое взбудораженное состояние, когда невозможно сидеть на месте. И я шла, шла, шла, пока через два часа не оказалась возле дома Дронова. Поняв это, усмехнулась. На самом деле, предсказуемо. Посмотрела на его окна, как обычно, завешены тяжёлыми темными шторами. Идти или не идти? Подойдя к домофону, уткнулась лбом в прохладный металл двери, водя пальцем над цифрами. И когда решила, что не пойду, дверь открылась, выпуская наружу парня лет шестнадцати. На меня он посмотрел с удивлением, а я юркнула в подъезд. Значит, всё-таки судьба. Долго поднималась по ступенькам на пятый этаж, нарочито медленно, потому что понимала: по большому счету эта встреча ничего не даст, может, только хуже сделает. А пальцы уже давили на кнопку звонка. Егор открыл почти сразу, словно ждал. Я криво усмехнулась, разводя руками.
— Можно? — спросила его. — Или у тебя гости?
Немного поглазев, он отодвинулся, пропуская внутрь. Молча разувшись, я прошла за ним в комнату. Егор курил и слушал Нирвану. Наверное, это тоже было предсказуемо. Я выдохнула, закрыв глаза, на мгновенье окунувшись в прошлое.
Это несовременно — слушать Нирвану, когда тебе двадцать. Но эта группа реально вне времени. Мы в квартире его родителей, свет погашен, под потолком крутится дискошар, раскидывая по комнате причудливые огни. Нирвана играет на полную громкость. Курт надрывно поет об одиночестве и жизни. А я кричу вместе с ним, танцуя в мерцающих огнях. Я вижу напротив только силуэт, теряющийся в темноте, но знаю, что он улыбается, глядя на меня, ему нравится все: как я танцую, как пою, как улыбаюсь. Потому что то, что между нами — это стихия, в которой два ветра нашли друг друга. Полное, совершенное соединение. Счастье, которое, казалось, будет вечным.
Я открыла глаза, поймав на себе взгляд Егора, неловко улыбнулась, стирая непрошенные слезы. Он вздохнул, уставившись перед собой, стал крутить в руках зажигалку. Так мы и сидели, молчали и слушали Нирвану. Прошло, наверное, минут сорок, прежде чем я поняла, как все это бессмысленно.
— Я пойду, — сказала, вставая, Егор молча поднялся следом, вышел проводить. Обувшись под пристальным взглядом, кивнула парню и взялась за ручку, когда тот сказал:
— Он бы хотел, чтобы ты была счастлива.
Хорошо, что я стояла к нему спиной. Может, Дронов поэтому и сказал эти слова, поймав такой момент, чтобы самому было легче. Я не стала отвечать, просто вышла, прикрыв дверь. Спускалась, слыша, как закрываются за спиной замки. Теперь казалось невыносимым находиться в этом подъезде, я поскакала вниз, выбежав на улицу, глубоко вдохнула. Что ж это за сила, что так кроет, и невозможно убежать? Закурив, пошла быстрым шагом прочь. На проспекте поймала машину, а через сорок минут входила на кладбище.
Я давала себе слово, что не буду сюда ходить, но второй год это слово нарушаю. Мертвым живые не нужны, а живым мертвые не помогут. Но я все равно прихожу на могилу и сижу напротив надгробия, глядя в небесные глаза. Я не верю в то, что души умерших следят за нами с небес или могут с нами общаться, я вообще не верю во всю эту потустороннюю хрень. Но когда смотрю в его глаза, мне порой кажется, что ему там хорошо. Не знаю, где там, но хорошо. И в конце концов, становится спокойно. Ну и что, что я осталась тут подыхать в одиночестве, главное, что ему хорошо. Наверное, это самовнушение, но даже оно порой необходимо для того, чтобы просто выжить.
На надгробие упала тень, рядом со мной сел Егор.
— Знал, что найду тебя здесь, — сказал, грустно усмехаясь. Дронов в небесные глаза смотреть не любил, словно боялся взгляда своего брата, потому уставился на траву под ногами. Я молчала.
— Вика, — все-таки Егор собрался с силами, — ты должна отпустить его.
— Я его убила.
— Ты знаешь, что это не так.
— Хорошо, по моей вине его убили, кому от этого легче, Егор?
Он немного помолчал.
— Артем сам сделал свой выбор, он мог не ввязываться. Твоей вины тут точно нет.
Я промолчала, мы немного посидели в тишине.
— Знаешь, — вздохнула, не отрывая взгляда от фотографии, — мне постоянно снится, будто я еду в той машине, будто я сбиваю его.
— Это чувство вины. Никто не знал, что все так обернется, Вика. И сам Артем не знал. Он просто оказался в ненужное время в ненужном месте.
— Это ты меня успокаиваешь или себя? — усмехнулась я грустно.
Мы снова замолкли. Слова, слова, мы с Егором даже ни разу не обсуждали произошедшее, отделываясь общими фразами. Только один раз я услышала историю случившегося, когда ворвалась в квартиру, где он жил с родителями. Тогда уже было поздно, только и оставалось, что слушать. Если бы я только слушала раньше, слушала то, что говорил Артем… Может, и догадалась бы, что он влез туда, где ему было не место.
— Артем тебя любил, он хотел, чтобы ты была счастлива.
Я поморщилась. Дрон эти слова, как мантру, что ли читает?
— Ты повторяешься, — заметила ему.
— Потому и повторяюсь, что ты должна это понять. Я знаю, ты не веришь в жизнь после смерти, но думаю, если она есть, Артему сейчас очень больно.
Чушь, конечно, но говорить это Дронову я не стала, в конце концов, он имеет право на свою спасительную таблетку. Вряд ли Егор мечтал о такой жизни, когда был мальчишкой, и я не удивлюсь, если его своеобразное затворничество — то же самое бегство от реальности, что в моем случае вылилось в саморазрушение.
— Ладно, Дронов, уговорил, — пошутила я, — начинаю новую жизнь.
Он усмехнулся, мы вместе поднялись и молча пошли к выходу. Егор поинтересовался, хотя больше походило на констатацию факта:
— Пошла к Давиду в ресторан работать?
Кивнув, я спросила:
— Правильно сделала?
Дронов пожал плечами.
— Давид нормальный, не обидит, раз сказал. Но ведь можно и без него во что-то вляпаться.
Я рассмеялась, вот уж правда, так правда.
— За что он на тебя осерчал?
Егор досадливо махнул рукой.
— Дочка у него… Молодая, да ранняя. Шестнадцать ей, ума нет, тусовщица. Он ее воспитывать пытается, но в таком возрасте не особенно родители авторитетны… Короче, болтается, с кем ни попадя. Ну и ко мне попала. У меня вообще-то негласное правило: продаю только совершеннолетним, но она вроде как не при делах была, с парнем пришла, мы раскурились, как обычно, и она тоже. А Давид ее дома спалил, она сдала парня, тот меня. С Давидом особенно не поюлишь… В общем, мой косяк, спору нет, вот он и сделал выговор.
— Давид реально может тебя прикрыть? — спросила я, закуривая. Дронова мой вопрос повеселил.
— Да меня кто угодно закрыть может, даже местный участковый, если придет. Только он не приходит. Все схвачено, Вика, но сама понимаешь, реальность зыбка и может рассыпаться в любой момент.
Я кивнула, выдыхая дым, мы вышли к остановке, вдалеке, пыля, показалась маршрутка.
— Как мама? — спросила, не сразу поняв, как назвала его мать. Когда-то она и впрямь была мне ближе моей родной, и я звала ее мамой. Сейчас она, слыша мое имя, скорее всего, сразу переходит на другую тему. Для нее я тот же катализатор, взаимодействуя с которым, память начинает вытаскивать наружу боль, так тщательно задавленную.
— Нормально, — ответил Егор односложно, — работает, собачится с отцом, все, как обычно.
Маршрутка, фыркнув, остановилась, открывая двери.
— Я пройдусь, — сказала парню.
— Тут километров… До хрена до центра, — заметил Дронов, впрочем, скорее, для галочки, — несколько часов топать будешь.
— А они у меня есть, — улыбнулась я, Егор, кивнув, полез в маршрутку. Усевшись, махнул мне рукой, я кивнула в ответ. Проводив взглядом до поворота, не спеша пошла по дороге в ту же сторону. Нужно было побыть одной, воспоминания лезли, душили, но я хотела снова пережить их, потому что несмотря на количество боли, счастья было не меньше.
