6. Когда это было объявлено в лагере, то плач и стенание поднялись еще сильнее; ибо все считали, что хуже смерти этот позор прохождения под ярмом. Когда же они узнали и о всадниках,[128] вновь еще сильнее заплакали. Но вследствие недостатка продовольствия они приняли эти условия и принесли клятву; и сам Понтий, и римские консулы, которых было два — Постумий и Ветурий, а также два казначея,[129] четыре таксиарха,[130] двенадцать военных трибунов, — все, которые остались начальниками после погибших. Когда были принесены клятвы, Понтий, разрушив часть укрепления и положив на два копья, воткнутые в землю, третье копье, предложил каждому из римлян пройти под ним. Он дал им и несколько вьючных животных для больных и пищу, чтобы они могли дойти до Рима. Этот вид отпуска на волю, который здешние жители называют "пропустить под ярмом", имеет, мне кажется, то значение, чтобы опозорить подвергаемых подобному унижению как взятых в плен на войне.
7. Когда известие об этом несчастии пришло в город, поднялись рыдания и плач, как при всеобщей печали, причем женщины горько оплакивали позорно спасенных как умерших, сенат сложил с себя одежду с пурпурной каймой, торжества, браки и все другое тому подобное были запрещены на целый год, пока это бедствие не будет заглажено. Из выпущенных же одни бежали от стыда в поля, другие же ночью вошли в город; начальники же по необходимости вошли в город днем, и на них были возложены знаки их власти; но с тех пор они больше ничего не делали.[131]
V. [Suid., s. v. z<low].[132] Вследствие восхищения (z<lon) его доблестью за Дентатом[133] всюду следовал отряд отборных юношей в количестве восьмисот, готовых на все. И это было для сената большим затруднением при народных собраниях.
VI. [Из сборника "О посольствах"; U., стр. 343].[134] Большое количество кельтов-сенонов[135] сражались в союзе с тирренами против римлян. Римляне отправили послов в города сенонов и жаловались, что, будучи связаны союзом, они служат как наемники против римлян. Но этих послов с жезлами глашатаев и священным одеянием Бритомарий (Britmariw)[136] разрубил на многие куски и разбросал, обвиняя римлян в том, что его отец, когда он воевал в Тиррении,[137] был убит римлянами. Консул Корнелий,[138] узнав в пути об этом преступлении, оставив войну с тирренами и со всей стремительностью пройдя через области сабинян и пицентинов, напал на города сенонов, предал их все огню и мечу, их женщин и детей обращал в рабство, всех же взрослых избивал кроме Бритомария, которого, подвергнув жестоким мучениям, он провел в своем триумфе.
2. Из сенонов же все те, которые были в Тиррении,[139] услыхав, что все сеноны истреблены, повели тирренов на Рим. Между тем произошло много событий: сеноны, не имея уже родных мест, куда бы они могли бежать, раздраженные всем происшедшим, напали на Домития (Domit>c)[140] и погибли в большом количестве. Наконец же, они в безумии уничтожили сами себя. Таково было наказание, понесенное сенонами за противозаконие по отношению к послам.
VII. [Оттуда же; U., стр. 343][141] Корнелий[142] на десяти палубных кораблях осматривал великую Элладу, когда бывший в это время в Таренте некий демагог Филохарид,[143] позорно проживший свою жизнь и за это именовавшийся Таидой,[144] напомнил тарентинцам старинный договор, чтобы римлянам не плавать дальше Лакинийского мыса,[145] и, подстрекнув их, убедил напасть на Корнелия. И вот тарентинцы потопили четыре его корабля, а один захватили вместе с экипажем. Затем, обвиняя туриев, что они, будучи эллинами, прибегли к римлянам против них и что они являются более всего виноватыми в том, что римляне переступили свои границы, тарентинцы изгнали знатнейших из их жителей, город разграбили, а римский гарнизон отпустили, дав обещание неприкосновенности.[146]
2. Узнав об этом, римляне отправили в Тарент послов, требуя, чтобы они вернули пленных, которых захватили не на войне, а когда они ехали для осмотра, и из туриев тех, которых они изгнали, возвратили в город, и то, что они у них разграбили, или цену того, что потеряно, возместили; им же самим выдали виновников этого противозакония, если они хотят быть друзьями римлян. С большим трудом и проволочками, они допустили послов на общее собрание, и, когда они выступили, стали издеваться, что они не всегда хорошо говорили по-гречески; смеялись они и над их одеждой и над пурпурной каймой. А некто Филонид,[147] человек, ведущий себя по-шутовски и любитель поглумиться, подойдя к Постумию, главе посольства, повернулся задом и, наклонившись вперед и подняв свою одежду, сневежничал на одежду посла.[148] И весь театр смеялся, как будто это было смешно. Постумий же, протянув запачканную одежду, сказал: "Большим количеством крови смоете это вы, радующиеся таким веселым зрелищам". И так как тарентинцы ничего не отвечали, послы удалились. А Постумий, не смыв бесчестия со своей одежды, показал ее римлянам.
3. Негодуя на это, народ приказал Эмилию,[149] воевавшему с самнитами, оставить в настоящее время борьбу с самнитами, вторгнуться в область тарентинцев и пригласить их вступить в переговоры на тех же условиях, которые предлагали послы, если же они не послушаются, воевать с ними всеми силами. И действительно, он предложил это тарентинцам, и они уже не смеялись, видя войско, но разделились почти поровну во мнениях, пока кто-то не сказал им, затруднявшимся и продолжавшим рассуждать, что выдать кого-нибудь — это значит быть уже порабощенным, воевать же одним — опасно. Если же мы захотим и полностью обладать свободой и воевать с равными силами, давайте призовем из Эпира царя Пирра и объявим его полководцем в этой войне. Так они и сделали.[150]
VIII. [Из сборника "О доблестях и пороках"; Val., стр. 553].[151] После кораблекрушения Пирр, царь Эпира, пристал к Таренту, и тарентинцы тогда особенно стали тяготиться приближенными царя, силой вселившимися к ним и открыто насиловавшими их жен и детей. Когда же Пирр прекратил их сисситии и другие сходки и увеселения, как неподобающие военному времени, и заставил их заниматься военными упражнениями, определив смерть тем, кто не будет этим заниматься, тогда, совсем подавленные непривычными трудами и приказами, тарентинцы стали убегать из своего города, как из чужого, в поля. Но царь запер ворота и поставил стражу. Тогда тарентинцы совершенно ясно увидали свое неразумие.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
